В последнее время, когда по гетто, в которые согнано «черное» большинство населения ЮАР, волна за волной прокатываются бунты, когда моральная изоляция режима апартеида расизма, возведенного в ранг государственной политики-становится все плотнее как на Африканском континенте, так и во всем мире, вопрос «Как долго продержится апартеид!» становится актуальным. Проблема апартеида привлекла внимание и автора публикуемой статьи — известного в Канаде писателя и поэта, профессора английской литературы, кино-и телепродюсера.
Он задумал снять фильм об истории африканеров — народа, ведущего свое происхождение от переселенцев из Европы — Голландии, Франции и Германии. К удивлению Барри Каллагэна, южноафриканские власти не стали чинить ему препятствий и организовали встречи с высшими чиновниками, бизнесменами, священниками. Дивиться тут, собственно, нечему, если учесть, что правители ЮАР в попытке ослабить международную изоляцию стремятся придать респектабельность, благопристойность своему режиму, претендуя (заметим: не без основания) на то, что этот режим является неотъемлемой составной частью «свободного мира». Однако спустя две недели после столь счастливого начала своей поездки по ЮАР канадец подвергся аресту и был выслан из страны без всяких объяснений. Впрочем, судя по публикуемым заметкам, он догадывается, что причиной должно было послужить его посещение без ведома полиции Соуэто, «черного» пригорода-гетто под Иоганнесбургом, куда иностранцам доступ воспрещен. О своих впечатлениях от знакомства с ЮАР Каллагэн рассказал в журнале «Мак-линз», откуда мы и перепечатываем его заметки с незначительными сокращениями.
Бар на Твист-стрит. Комнату сумрак. Табуреты вдоль стойки намертво прихвачены к полу цепями, и оттого оба собеседника, чудится, тоже Поэт в полосатой морской тельняшке норит: «Как увидеть Южную Африку! Надо в полночь уставиться в зеркало и скорчить рожу, да пострашней, и пусть бы в этот момент за окном рявкнул паровоз, чтобы отражение в зеркале окаменело. Это и есть Южная Африка. Жуткая рожа, да никуда не денешься — твоя собственная».
Настоящее пекло. Однако на этом африканце шерстяная кепка и серый шерстяной же свитер. Он стоит в дверях магазина. Защитная решетка ханическая игрушка: верблюд, мотающий головой вверх-вниз; он под кожаным седлом, расшитым мелкими кусочками зеркала. Африканец мнет сигарету, под мышкой той же руки у него скатанный коврик, на котором он сидит и спит перед входом в магазин.
«Я без конца ломаю башку: отлипнут они от нас когда-нибудь или нет? Я про белых. Они норовят быть боссами в черной стране, а мы, черные, чтоб оставались никем. Куда ни глянь — полиция. Нас — в одну сторону, белых — в другую. Все поврозь. А однако и расцепиться нам никак не удается. Вот Соуэто. Соуэто держит белых мертвой хваткой. Езжайте. Поглядите. Хотя в Соуэто нельзя ехать без специального разрешения».— «Я там уже был». — «Полиция знает?» — «Нет». — «Это вы думаете, не знает».
На знаке написано: «Частная дорога». Но здесь это надо понимать так, что дорога — только для «черных» и что в домишках по обе стороны — одни «черные». Вдоль дороги — столбы, провода, фонари, и поначалу думаешь, что здесь, должно быть, много света по вечерам. Ошибка: провода тянутся мимо домов, ответвляясь. В здешних домах нет : тропроводки, нет по вечерам света.
Нет ничего из предметов комфорта; есть, правда, водопровод с холодной водой, но нет туалетов; в комнатах нет потолков, оштукатуренные стены- редкость, зато много земляных полов; улицы без тротуаров, и повсюду сажа- здесь топят углем.
Этой сажей в Соуэто дышит миллион чернокожих мужчин, женщин и детей, набившихся в каждый домик-коробочку человек по шестнадцать. Половина из них живет без прописки. Соуэто — это, вообще говоря, не имя собственное, а всего лишь благозвучное сокращение от South Western Townships («юго-западные поселения») — термина, пущенного кем-то в оборот в 1963 году, чтобы как-то обозначить эти 85 квадратных километров, составляющих пятый по величине город к югу от Сахары, мрачный «город-спальню» для черных рабочих Иоганнесбурга. В этом городе сокращению подлежит все — «Соуэто», «Иобург», сама жизнь, карликовое детство, искалеченные супружества... Если ты «черный», твой век в среднем лет сорок, да и те в каком-то тумане, только кусочек отчаянной радости в воскресенье — сходить в одну из сотен шумливых церквей, или «поболеть» за свою футбольную команду, или, промаявшись с полчаса на кухонной табуретке во дворе и наглотавшись какой-то бурды, отправиться в кабак, напиться и завершить день в обществе «королевы» из того же кабака, на что жена не скажет ни слова, так как она пуще смерти боится развода: разведенные женщины здесь существа практически бесправные.
Соуэто сложился из африканцев, которые, покинув свои племена, хлынули в город в середине 30-х, в 40-х годах и особенно сразу после войны. Они получали работу в «Иобурге», поселялись в бараках, снимали лачуги, некоторые даже сами ставили домики, но земли в собственность не получил ни один. Официально они именовались «мигрирующим населением, которое не подлежит наделению равными с белыми политическими и социальными правами». Если «черный» не прописан в Соуэто или другом подобном поселении, его могут сослать в какую-нибудь резервацию, где, по словам депутата южноафриканского парламента Дж. Рассела, «африканские женщины, старики и дети, разлученные со своими домами, гниют заживо в переполненных палатках, жестяных лачугах и ветхих бараках» и где из каждых 22 умирающих детей 13 погибают от голода.
Ежедневно в Соуэто происходят три убийства. Ежегодно в ЮАР регистрируются 5700 убийств; за последние двадцать лет 220 тысяч осужденных получили 1 миллион 220 тысяч плетей; за пять лет в 1960-х годах было казнено 508 человек — почти половина известного общего числа казней в мире за тот же период.
Ежедневно из Соуэто в «Иобург» ездит на работу четверть миллиона человек — на автомобилях, такси, велосипедах, но большей частью в переполненных поездах, следующих в часы «пик» с интервалом
Снимок сделан в черном гетто Соуэто под Иоганнесбургом корреспондентом итальянского журнала «Эпока». То, что сверху, — реклама, уверяющая, что именно с этой маркой пива жизнь становится прекрасной. То, что ниже, — обыкновенная жизнь, с пивом ли или без пива, но с апартеидом.
В две с половиной минуты. В дни зарплаты пассажиров терзает страх — молодые головорезы тут же, в битком набитом вагоне, вонзают человеку нож в спину, обирают его и, мертвого, оставляют стоять в плотно стиснутой толпе; или нападают на улице. Корень насилия — апартеид. Неимущие мужчины, неимущие женщины...
По кучам мусора ползают дети. На пустырях и во дворах валяются останки автомобилей, точнее сказать — объедки. Они обглоданы до остова. Здесь ничто не идет в отбросы, хотя все — отбросы, конечный продукт апартеида, или «культура падали», как сказал поэт Брейтен Брейтен-бах, сидящий сейчас в тюрьме. «Апартеид, — пишет он, — это ночь белого человека, мрак, застилающий его сознание и сознательность. Кредо белого жителя: «То, чего я не вижу, не существует». Апартеид — это фашистское устройство общества. Это тоталитарный режим. Апартеид — это шизофрения, умственный недуг, разрывающий взаимосвязи между мыслями, чувствами и поступками. Это паранойя. Культура в «государстве белизны» не терпит политического самосознания, хотя апартеид и прикрывается именем западной цивилизации, именем культуры африкаанса».
Что такое культура африкаанс? Кто такие африканеры? Это голландцы, гугеноты (протестанты, бежавшие из Франции. — Ред.) и немцы. Они считают себя африканским народом, белым племенем, численностью в 3,8 миллиона человек, зажатым в одном углу континента, населенного 300 миллионами черных африканцев. Их страна — сильнейшая индустриальная держава Африки с одним из самых высоких уровней жизни в мире. Это люди, воспитанные на чувстве превосходства, опирающемся на их расу и религию, и свято почитающие свою историю и предназначение. Но их «исключительность» зиждется на двух факторах — обилии природных ресурсов и дешевизне «черной» рабочей силы в неограниченных размерах.
По свидетельству историка Вана Яарсвельда, расовые предрассудки стали укореняться в сознании африканеров еще в XVIII столетии. Они выросли из страха исчезновения белого племени. Этот страх и протестантская религия породили убеждение, что бог говорит на языке африканеров.
Южная Африка — это массивы в целом безводных и неплодородных земель, и белые поселенцы, буры, как они стали себя называть, сводили концы с концами только благодаря тому, что захватывали обширные участки и заставляли работать на себя черных африканцев. Бур отгородился от черных рабов своими религиозными догмами, в соответствии с которыми черные африканцы суть потомство Хама, чье предназначение — быть дровосеками и водоносами. А посему, как и указано в священном писании, надо отделиться от нечистых и не осквернять себя общением с ними. И брак с дочерью Хама — тяжкий грех, поскольку ведет к осквернению белого племени. Но хотя буры и покорили «черных» африканцев и захватили их землю, в них вселился страх, что те же африканцы попытаются отобрать эту землю назад.
Буры более или менее успешно держали своих рабов в повиновении вплоть до 1806 года, когда Южную Африку захватили англичане. Новшества, введенные последними, — набор «черных» африканцев в полицию, изъятие оружия у белых поселенцев, рассмотрение в судебном порядке жалоб рабов на своих хозяев, — были восприняты бурами как провокация и угроза. В 1815 году на этой почве произошли волнения, подавляя которые англичане повесили пятерых буров на глазах у их семей. Причем виселица сломалась, но казнь все равно повторили. Так началась кровавая распря между англичанами и африканерами. В 1838 году буры снялись с насиженных мест и начали свой «великий исход» из Капской колонии в глубь континента. Две тысячи беженцев на повозках, запряженных буйволами, ушли за Оранжевую реку. Это и считается началом их «священной истории», ибо тогда же якобы «господь .поставил свой завет с ними».
Уйдя от англичан, буры основали Оранжевое Свободное государство и Трансвальскую Республику. Земля Трансвааля, однако, хранила семена будущего краха буров — богатейшие в мире запасы золота. Фермеров-буров оно не интересовало, и они, продавая английским старателям золотоносные земли, откочевывали в другие места. Но к 1880-м годам свободных мест не осталось. Обложенные со всех сторон, буры могли или капитулировать перед англичанами, или восстать. Они выбрали второй путь и 11 октября 1899 года вступили в единоборство с мощнейшей империалистической державой мира... Когда война закончилась, на месте 30 тысяч ферм дымились головешки, перебита была половина поголовья скота. В боях погибло всего 5 тысяч буров, а в концлагерях умерло 26 370 женщин и детей. Фермерская экономика буров была уничтожена, независимые республики ликвидированы.
...Когда в Европе начиналась вторая мировая война, Южная Африка была расколота —? не только враждой между белыми и «черными», но и трениями внутри лагеря белых — африканеров, англичан, значительной еврейской прослойки. Много сторонников имели в Южной Африке нацисты.. Решение вступить в войну на стороне союзников прошло в парламенте с минимальным перевесом голосов и было настоящим шоком. Однако именно участие в войне окончательно сформировало облик африканерского национализма. Далекая от театра военных действий, страна переживала настоящий бум на поставках союзникам. Рабочей силы не хватало, пришлось допустить «черных» африканцев на места, ранее для них запретные. Сыновья белых фермеров, повалившие в город после войны, были плохо образованы и натыкались на конкуренцию «черных» африканцев. И тогда Национальная партия сформулировала свой лозунг, с которым пришла к власти после выборов 1948 года: «Политика нашей страны должна состоять в безоговорочной поддержке апартеида как главной цели раздельного национального развития, чтобы обеспечить безопасность белой расы и христианской цивилизации».
Между апартеидом «в идеале» и апартеидом как он есть всегда было непреодолимое противоречие. «В идеале» — сегрегация рас, означает якобы для каждой расы свободное следование по своему пути культурного и политического развития. В действительности — экономическая эксплуатация белыми черных, то есть новое распределение ролей вполне в духе старых библейских заветов: черные — это хананеи, нечистые, которых надо держать в обособленных местах, таких, как Соуэто, но, кроме того, они — потомство Хама, самим богом обреченные на вечное рабство, и потому должны быть изолированы и должны в поте лица работать на белого.
Теория апартеида была разработана в 1947 году профессорами Стелленбосхского университета, которые предложили создать автономные небелые государства под опекой африканеров. Это означало бы, что карликовые, бессильные бантустаны — племенные образования, отделенные друг от друга и вкрапленные в белую Южную Африку, — функционировали бы как резервуары неквалифицированной рабочей силы, полностью зависимые от экономики государства белых.
И тяжелый кулак авторитарного режима приступил к действию. Министру юстиции в соответствии с законом о подавлении коммунизма были вручены широкие полномочия в отношении лиц и организаций, считающихся «подрывными». Его решения не подлежали ни рассмотрению в судах, ни апелляциям. Тотчас были закрыты «подрывные» газеты и журналы. К 1961 году, когда Южная Африка выделилась из Британского Содружества, список репрессивных законов стал похож на длинное религиозное заклинание.
Меня принял у себя дома член Верховного суда ЮАР Дж. Ф. Мараис.
— Когда перед вами человек, обвиняемый на основании закона о подавлении коммунизма, а вы точно знаете, что он не коммунист, как же вы его осуждаете?
— Антикоммунистическое законодательство и не имеет в виду никакую идеологию. Его назначение — борьба против подрывных актов и действий, которые могут угрожать безопасности государства.
— Но не становится ли закон при его таком расплывчатом характере средством запугивания?
— Я полагаю, что парламент именно этого и хотел.
— Запугивания?
— Да, запугивания, чтобы образумить любого, кто вознамерится использовать коммунистическую тактику для подрыва государства.
— Итак, законам вашей страны присуща неопределенность?
— О да, несомненно. Несомненно.
— Это же опасно для граждан?
— Видите ли, когда вы в точности не знаете пределов своей свободы, вы невольно воздержитесь от совершения определенных поступков.
Захудалый городишко под названием Умтата. В гостинице «Савой» в моей комнате стоит узкая железная кровать с тонким матрацем. Взбиваю подушки повыше — собираюсь почитать на ночь. Время — около одиннадцати. В коридоре шаги, стук в мою дверь.
«Кто там?» — «Полиция, откройте».
В комнате холодно (начало зимы), но я вылезаю из-под одеяла и в чем есть иду к двери. Входят двое в штатском, себя не называют. Обоим за тридцать. Один, с усиками и брюшком, неловко улыбается, словно попал сюда по ошибке. Второй, в малиновых джинсах, держится уверенно и сухо, говорит, не разжимая зубов. Никаких объяснений или претензий, просто ему нужен мой паспорт. «Мы сейчас вернемся».
Возвращаются. «Вы арестованы». — «Это шутка?» — «Оденьтесь, уложите чемоданы». — «Зачем?» — «Делайте, как вам сказано». — «Меня что — забирают в тюрьму?» — «Да».
В камере два незастекленных окна. Холодно. Стены выкрашены черным. Ложусь на поролоновый коврик, расстеленный на цементном полу.
В полдень меня ведут на допрос. Их двое: один, лет шестидесяти пяти, одутловатый, с рассеянной улыбкой, другой — полковник, в солнцезащитных очках, скулы обтянуты загорелой кожей. Он произносит: «Профессор, вы имеете право не отвечать на наши вопросы». — «Что вы хотели бы узнать?» — «Зачем вы к нам приехали?»
Тот, что постарше, начинает записывать мои показания. Я рассказываю, что встречался с судьей, с учеными и бизнесменами, со священниками и что все встречи были организованы по официальным каналам.
«Хотите чаю?» — спрашивает вдруг тот, что постарше.
Он уводит меня в другой кабинет. Там за чашкой чаю мы толкуем о достоинствах южноафриканского бренди. Он на минуту выходит, и я пользуюсь случаем, чтобы заглянуть в карточки, стопкой сложенные на столе. Это, оказывается, полицейские донесения. Успеваю прочесть: «Джозеф Поуни. К политике не проявляет никакого интереса, ни в чем не замешан. Поэтому наблюдение за ним надо продолжить». Вот, значит, как — сажают в тюрьму не за деяние, а для того, чтобы предотвратить деяние.
Через пару часов в кабинет входит высокий человек. Мой собеседник со скорбным выражением на лице затягивает галстук и надевает пальто.
«Подпишите, пожалуйста», — говорит высокий. «Что это?» — «Подпишите». — «Можно будет прочитать после того, как подпишу?» — «Можно».
В соответствии со статьей 8, часть 2, закона об иностранцах №1 от 1937 года и в духе статьи 5, часть 1, вышеозначенного закона мне предлагается покинуть страну в 24 часа.
В аэропорту перед посадкой в самолет, отправляющийся в «Иобург», ко мне опять подходит высокий. «Видите ли, закон требует... У вас не было специального разрешения на поездку. Наверное, это чей-то недосмотр. А разрешение необходимо, хотя вашу поездку и обеспечивали официальные учреждения». — «Но в чем моя вина?» — «Потом узнаете».
В самолете стюардесса подает мне коричневый бумажный пакет, на котором нацарапано мое имя. В пакете — бутылка лучшего южноафриканского бренди.
Он задумал снять фильм об истории африканеров — народа, ведущего свое происхождение от переселенцев из Европы — Голландии, Франции и Германии. К удивлению Барри Каллагэна, южноафриканские власти не стали чинить ему препятствий и организовали встречи с высшими чиновниками, бизнесменами, священниками. Дивиться тут, собственно, нечему, если учесть, что правители ЮАР в попытке ослабить международную изоляцию стремятся придать респектабельность, благопристойность своему режиму, претендуя (заметим: не без основания) на то, что этот режим является неотъемлемой составной частью «свободного мира». Однако спустя две недели после столь счастливого начала своей поездки по ЮАР канадец подвергся аресту и был выслан из страны без всяких объяснений. Впрочем, судя по публикуемым заметкам, он догадывается, что причиной должно было послужить его посещение без ведома полиции Соуэто, «черного» пригорода-гетто под Иоганнесбургом, куда иностранцам доступ воспрещен. О своих впечатлениях от знакомства с ЮАР Каллагэн рассказал в журнале «Мак-линз», откуда мы и перепечатываем его заметки с незначительными сокращениями.
Бар на Твист-стрит. Комнату сумрак. Табуреты вдоль стойки намертво прихвачены к полу цепями, и оттого оба собеседника, чудится, тоже Поэт в полосатой морской тельняшке норит: «Как увидеть Южную Африку! Надо в полночь уставиться в зеркало и скорчить рожу, да пострашней, и пусть бы в этот момент за окном рявкнул паровоз, чтобы отражение в зеркале окаменело. Это и есть Южная Африка. Жуткая рожа, да никуда не денешься — твоя собственная».
Настоящее пекло. Однако на этом африканце шерстяная кепка и серый шерстяной же свитер. Он стоит в дверях магазина. Защитная решетка ханическая игрушка: верблюд, мотающий головой вверх-вниз; он под кожаным седлом, расшитым мелкими кусочками зеркала. Африканец мнет сигарету, под мышкой той же руки у него скатанный коврик, на котором он сидит и спит перед входом в магазин.
«Я без конца ломаю башку: отлипнут они от нас когда-нибудь или нет? Я про белых. Они норовят быть боссами в черной стране, а мы, черные, чтоб оставались никем. Куда ни глянь — полиция. Нас — в одну сторону, белых — в другую. Все поврозь. А однако и расцепиться нам никак не удается. Вот Соуэто. Соуэто держит белых мертвой хваткой. Езжайте. Поглядите. Хотя в Соуэто нельзя ехать без специального разрешения».— «Я там уже был». — «Полиция знает?» — «Нет». — «Это вы думаете, не знает».
На знаке написано: «Частная дорога». Но здесь это надо понимать так, что дорога — только для «черных» и что в домишках по обе стороны — одни «черные». Вдоль дороги — столбы, провода, фонари, и поначалу думаешь, что здесь, должно быть, много света по вечерам. Ошибка: провода тянутся мимо домов, ответвляясь. В здешних домах нет : тропроводки, нет по вечерам света.
Нет ничего из предметов комфорта; есть, правда, водопровод с холодной водой, но нет туалетов; в комнатах нет потолков, оштукатуренные стены- редкость, зато много земляных полов; улицы без тротуаров, и повсюду сажа- здесь топят углем.
Этой сажей в Соуэто дышит миллион чернокожих мужчин, женщин и детей, набившихся в каждый домик-коробочку человек по шестнадцать. Половина из них живет без прописки. Соуэто — это, вообще говоря, не имя собственное, а всего лишь благозвучное сокращение от South Western Townships («юго-западные поселения») — термина, пущенного кем-то в оборот в 1963 году, чтобы как-то обозначить эти 85 квадратных километров, составляющих пятый по величине город к югу от Сахары, мрачный «город-спальню» для черных рабочих Иоганнесбурга. В этом городе сокращению подлежит все — «Соуэто», «Иобург», сама жизнь, карликовое детство, искалеченные супружества... Если ты «черный», твой век в среднем лет сорок, да и те в каком-то тумане, только кусочек отчаянной радости в воскресенье — сходить в одну из сотен шумливых церквей, или «поболеть» за свою футбольную команду, или, промаявшись с полчаса на кухонной табуретке во дворе и наглотавшись какой-то бурды, отправиться в кабак, напиться и завершить день в обществе «королевы» из того же кабака, на что жена не скажет ни слова, так как она пуще смерти боится развода: разведенные женщины здесь существа практически бесправные.
Соуэто сложился из африканцев, которые, покинув свои племена, хлынули в город в середине 30-х, в 40-х годах и особенно сразу после войны. Они получали работу в «Иобурге», поселялись в бараках, снимали лачуги, некоторые даже сами ставили домики, но земли в собственность не получил ни один. Официально они именовались «мигрирующим населением, которое не подлежит наделению равными с белыми политическими и социальными правами». Если «черный» не прописан в Соуэто или другом подобном поселении, его могут сослать в какую-нибудь резервацию, где, по словам депутата южноафриканского парламента Дж. Рассела, «африканские женщины, старики и дети, разлученные со своими домами, гниют заживо в переполненных палатках, жестяных лачугах и ветхих бараках» и где из каждых 22 умирающих детей 13 погибают от голода.
Ежедневно в Соуэто происходят три убийства. Ежегодно в ЮАР регистрируются 5700 убийств; за последние двадцать лет 220 тысяч осужденных получили 1 миллион 220 тысяч плетей; за пять лет в 1960-х годах было казнено 508 человек — почти половина известного общего числа казней в мире за тот же период.
Ежедневно из Соуэто в «Иобург» ездит на работу четверть миллиона человек — на автомобилях, такси, велосипедах, но большей частью в переполненных поездах, следующих в часы «пик» с интервалом
Снимок сделан в черном гетто Соуэто под Иоганнесбургом корреспондентом итальянского журнала «Эпока». То, что сверху, — реклама, уверяющая, что именно с этой маркой пива жизнь становится прекрасной. То, что ниже, — обыкновенная жизнь, с пивом ли или без пива, но с апартеидом.
В две с половиной минуты. В дни зарплаты пассажиров терзает страх — молодые головорезы тут же, в битком набитом вагоне, вонзают человеку нож в спину, обирают его и, мертвого, оставляют стоять в плотно стиснутой толпе; или нападают на улице. Корень насилия — апартеид. Неимущие мужчины, неимущие женщины...
По кучам мусора ползают дети. На пустырях и во дворах валяются останки автомобилей, точнее сказать — объедки. Они обглоданы до остова. Здесь ничто не идет в отбросы, хотя все — отбросы, конечный продукт апартеида, или «культура падали», как сказал поэт Брейтен Брейтен-бах, сидящий сейчас в тюрьме. «Апартеид, — пишет он, — это ночь белого человека, мрак, застилающий его сознание и сознательность. Кредо белого жителя: «То, чего я не вижу, не существует». Апартеид — это фашистское устройство общества. Это тоталитарный режим. Апартеид — это шизофрения, умственный недуг, разрывающий взаимосвязи между мыслями, чувствами и поступками. Это паранойя. Культура в «государстве белизны» не терпит политического самосознания, хотя апартеид и прикрывается именем западной цивилизации, именем культуры африкаанса».
Что такое культура африкаанс? Кто такие африканеры? Это голландцы, гугеноты (протестанты, бежавшие из Франции. — Ред.) и немцы. Они считают себя африканским народом, белым племенем, численностью в 3,8 миллиона человек, зажатым в одном углу континента, населенного 300 миллионами черных африканцев. Их страна — сильнейшая индустриальная держава Африки с одним из самых высоких уровней жизни в мире. Это люди, воспитанные на чувстве превосходства, опирающемся на их расу и религию, и свято почитающие свою историю и предназначение. Но их «исключительность» зиждется на двух факторах — обилии природных ресурсов и дешевизне «черной» рабочей силы в неограниченных размерах.
По свидетельству историка Вана Яарсвельда, расовые предрассудки стали укореняться в сознании африканеров еще в XVIII столетии. Они выросли из страха исчезновения белого племени. Этот страх и протестантская религия породили убеждение, что бог говорит на языке африканеров.
Южная Африка — это массивы в целом безводных и неплодородных земель, и белые поселенцы, буры, как они стали себя называть, сводили концы с концами только благодаря тому, что захватывали обширные участки и заставляли работать на себя черных африканцев. Бур отгородился от черных рабов своими религиозными догмами, в соответствии с которыми черные африканцы суть потомство Хама, чье предназначение — быть дровосеками и водоносами. А посему, как и указано в священном писании, надо отделиться от нечистых и не осквернять себя общением с ними. И брак с дочерью Хама — тяжкий грех, поскольку ведет к осквернению белого племени. Но хотя буры и покорили «черных» африканцев и захватили их землю, в них вселился страх, что те же африканцы попытаются отобрать эту землю назад.
Буры более или менее успешно держали своих рабов в повиновении вплоть до 1806 года, когда Южную Африку захватили англичане. Новшества, введенные последними, — набор «черных» африканцев в полицию, изъятие оружия у белых поселенцев, рассмотрение в судебном порядке жалоб рабов на своих хозяев, — были восприняты бурами как провокация и угроза. В 1815 году на этой почве произошли волнения, подавляя которые англичане повесили пятерых буров на глазах у их семей. Причем виселица сломалась, но казнь все равно повторили. Так началась кровавая распря между англичанами и африканерами. В 1838 году буры снялись с насиженных мест и начали свой «великий исход» из Капской колонии в глубь континента. Две тысячи беженцев на повозках, запряженных буйволами, ушли за Оранжевую реку. Это и считается началом их «священной истории», ибо тогда же якобы «господь .поставил свой завет с ними».
Уйдя от англичан, буры основали Оранжевое Свободное государство и Трансвальскую Республику. Земля Трансвааля, однако, хранила семена будущего краха буров — богатейшие в мире запасы золота. Фермеров-буров оно не интересовало, и они, продавая английским старателям золотоносные земли, откочевывали в другие места. Но к 1880-м годам свободных мест не осталось. Обложенные со всех сторон, буры могли или капитулировать перед англичанами, или восстать. Они выбрали второй путь и 11 октября 1899 года вступили в единоборство с мощнейшей империалистической державой мира... Когда война закончилась, на месте 30 тысяч ферм дымились головешки, перебита была половина поголовья скота. В боях погибло всего 5 тысяч буров, а в концлагерях умерло 26 370 женщин и детей. Фермерская экономика буров была уничтожена, независимые республики ликвидированы.
...Когда в Европе начиналась вторая мировая война, Южная Африка была расколота —? не только враждой между белыми и «черными», но и трениями внутри лагеря белых — африканеров, англичан, значительной еврейской прослойки. Много сторонников имели в Южной Африке нацисты.. Решение вступить в войну на стороне союзников прошло в парламенте с минимальным перевесом голосов и было настоящим шоком. Однако именно участие в войне окончательно сформировало облик африканерского национализма. Далекая от театра военных действий, страна переживала настоящий бум на поставках союзникам. Рабочей силы не хватало, пришлось допустить «черных» африканцев на места, ранее для них запретные. Сыновья белых фермеров, повалившие в город после войны, были плохо образованы и натыкались на конкуренцию «черных» африканцев. И тогда Национальная партия сформулировала свой лозунг, с которым пришла к власти после выборов 1948 года: «Политика нашей страны должна состоять в безоговорочной поддержке апартеида как главной цели раздельного национального развития, чтобы обеспечить безопасность белой расы и христианской цивилизации».
Между апартеидом «в идеале» и апартеидом как он есть всегда было непреодолимое противоречие. «В идеале» — сегрегация рас, означает якобы для каждой расы свободное следование по своему пути культурного и политического развития. В действительности — экономическая эксплуатация белыми черных, то есть новое распределение ролей вполне в духе старых библейских заветов: черные — это хананеи, нечистые, которых надо держать в обособленных местах, таких, как Соуэто, но, кроме того, они — потомство Хама, самим богом обреченные на вечное рабство, и потому должны быть изолированы и должны в поте лица работать на белого.
Теория апартеида была разработана в 1947 году профессорами Стелленбосхского университета, которые предложили создать автономные небелые государства под опекой африканеров. Это означало бы, что карликовые, бессильные бантустаны — племенные образования, отделенные друг от друга и вкрапленные в белую Южную Африку, — функционировали бы как резервуары неквалифицированной рабочей силы, полностью зависимые от экономики государства белых.
И тяжелый кулак авторитарного режима приступил к действию. Министру юстиции в соответствии с законом о подавлении коммунизма были вручены широкие полномочия в отношении лиц и организаций, считающихся «подрывными». Его решения не подлежали ни рассмотрению в судах, ни апелляциям. Тотчас были закрыты «подрывные» газеты и журналы. К 1961 году, когда Южная Африка выделилась из Британского Содружества, список репрессивных законов стал похож на длинное религиозное заклинание.
Меня принял у себя дома член Верховного суда ЮАР Дж. Ф. Мараис.
— Когда перед вами человек, обвиняемый на основании закона о подавлении коммунизма, а вы точно знаете, что он не коммунист, как же вы его осуждаете?
— Антикоммунистическое законодательство и не имеет в виду никакую идеологию. Его назначение — борьба против подрывных актов и действий, которые могут угрожать безопасности государства.
— Но не становится ли закон при его таком расплывчатом характере средством запугивания?
— Я полагаю, что парламент именно этого и хотел.
— Запугивания?
— Да, запугивания, чтобы образумить любого, кто вознамерится использовать коммунистическую тактику для подрыва государства.
— Итак, законам вашей страны присуща неопределенность?
— О да, несомненно. Несомненно.
— Это же опасно для граждан?
— Видите ли, когда вы в точности не знаете пределов своей свободы, вы невольно воздержитесь от совершения определенных поступков.
Захудалый городишко под названием Умтата. В гостинице «Савой» в моей комнате стоит узкая железная кровать с тонким матрацем. Взбиваю подушки повыше — собираюсь почитать на ночь. Время — около одиннадцати. В коридоре шаги, стук в мою дверь.
«Кто там?» — «Полиция, откройте».
В комнате холодно (начало зимы), но я вылезаю из-под одеяла и в чем есть иду к двери. Входят двое в штатском, себя не называют. Обоим за тридцать. Один, с усиками и брюшком, неловко улыбается, словно попал сюда по ошибке. Второй, в малиновых джинсах, держится уверенно и сухо, говорит, не разжимая зубов. Никаких объяснений или претензий, просто ему нужен мой паспорт. «Мы сейчас вернемся».
Возвращаются. «Вы арестованы». — «Это шутка?» — «Оденьтесь, уложите чемоданы». — «Зачем?» — «Делайте, как вам сказано». — «Меня что — забирают в тюрьму?» — «Да».
В камере два незастекленных окна. Холодно. Стены выкрашены черным. Ложусь на поролоновый коврик, расстеленный на цементном полу.
В полдень меня ведут на допрос. Их двое: один, лет шестидесяти пяти, одутловатый, с рассеянной улыбкой, другой — полковник, в солнцезащитных очках, скулы обтянуты загорелой кожей. Он произносит: «Профессор, вы имеете право не отвечать на наши вопросы». — «Что вы хотели бы узнать?» — «Зачем вы к нам приехали?»
Тот, что постарше, начинает записывать мои показания. Я рассказываю, что встречался с судьей, с учеными и бизнесменами, со священниками и что все встречи были организованы по официальным каналам.
«Хотите чаю?» — спрашивает вдруг тот, что постарше.
Он уводит меня в другой кабинет. Там за чашкой чаю мы толкуем о достоинствах южноафриканского бренди. Он на минуту выходит, и я пользуюсь случаем, чтобы заглянуть в карточки, стопкой сложенные на столе. Это, оказывается, полицейские донесения. Успеваю прочесть: «Джозеф Поуни. К политике не проявляет никакого интереса, ни в чем не замешан. Поэтому наблюдение за ним надо продолжить». Вот, значит, как — сажают в тюрьму не за деяние, а для того, чтобы предотвратить деяние.
Через пару часов в кабинет входит высокий человек. Мой собеседник со скорбным выражением на лице затягивает галстук и надевает пальто.
«Подпишите, пожалуйста», — говорит высокий. «Что это?» — «Подпишите». — «Можно будет прочитать после того, как подпишу?» — «Можно».
В соответствии со статьей 8, часть 2, закона об иностранцах №1 от 1937 года и в духе статьи 5, часть 1, вышеозначенного закона мне предлагается покинуть страну в 24 часа.
В аэропорту перед посадкой в самолет, отправляющийся в «Иобург», ко мне опять подходит высокий. «Видите ли, закон требует... У вас не было специального разрешения на поездку. Наверное, это чей-то недосмотр. А разрешение необходимо, хотя вашу поездку и обеспечивали официальные учреждения». — «Но в чем моя вина?» — «Потом узнаете».
В самолете стюардесса подает мне коричневый бумажный пакет, на котором нацарапано мое имя. В пакете — бутылка лучшего южноафриканского бренди.
Перевел с английского С. ДАНИЛОВ
