Альберто ОНГАРО, итальянский журналист
Нет, не понимаю, никак я не понимаю вас... Вот и газеты читаю, и утренние и вечерние, смотрю телевизор, слушаю речи и дебаты политиков, разговариваю с людьми, но нет, никак не понимаю, как устроены вы — западные люди! Вы говорите мне «да, вы правы», «нет никаких сомнений в том, что вы правы»; вы не скупитесь на обещания; вы одариваете меня и мой народ надеждой: «поглядим, — говорите вы мне, — чью можно сделать»; но стоит мне выйти из вашего кабинета, как вы забываете все, вы выскребаете меня из вашей памяти и — что более важно — из вашей совести».
Эти слова, по тону своему скорбные и гневные, так похожие на слова краснокожих вождей американских индейцев, произносит Тебуке Ротан, человек, приезжавший в Лондон, чтобы здесь защитить права своего мало кому ведомого народа — банабанс. Их остров, Ошен, затерян среди островков Микронезии и был неизвестен до 1900 года, когда здесь обнаружили одно из крупнейших месторождений фосфатов. Его безбожной эксплуатацией поначалу занималась английская частная компания, затем — британское правительство. Сейчас запасы фосфатов на исходе, через пару лет отгрузят последнюю тонну. Пакуют уже чемоданы англичане, скоро они все уедут, а значит, пересохнет последний ручеек доходов для коренных жителей. Тебуке Ротан, сын вождя племени, потому и приехал в Лондон, что озабочен будущим острова и его жителей. Наша встреча произошла в скромном отеле в районе Вестминстера. Он рассказал мне историю острова Ошен, историю борьбы маленького Давида с острова Микронезии с гигантом Голиафом, пришедшим с Запада. Вот этот рассказ...
Уже многие столетия мой народ живет на острове Банабан, который западные мореплаватели окрестили Ошен (то есть «океанский». — Ред.). Веками экономика нашего острова держалась на рыболовстве, разведении кокосовых пальм и обработке копры. Беда пришла к нам в 1900 году, когда на остров высадился новозеландский мореплаватель Альберт Эллис; чуть ли не сразу же ему стало ясно, что Банабан — огромное хранилище фосфатов. Спрашивается, а что представляли собой фосфаты для нас, островитян, в 1900 году? Да ничего не представляли. Мы и не подозревали об их существовании, не знали даже такого слова — «фосфаты», не понимали, как можно их использовать, и не догадывались, что за эти удобрения можно получать большие деньги от стран, которые в них нуждаются. Вот так и получилось, что, когда Альберт Эллис попросил разрешение срыть скалы, где не росли кокосовые пальмы, а лотом разрешение на вывоз этих фосфатов, банабанс ничуть не возражали.
Он нам предложил платить за каждую тонну пять, повторяю — пять пенсов, цифра смешная и издевательская для каждого, кто разбирается в делах хоть на каплю лучше, чем разбирались банабанс. Но мы, банабанс, оторванные от всего мира, неграмотныи и абсолютно неопытные в торговых делах, согласились. Более того, когда через Эллис основал компанию по добыче фосфатов, банабанс согласились уступить ему право добычи сроком на 999 лет по цене пятнадцать фунтов стерлингов в год. Довольно скоро Ошен из острова рыбаков превратился в огромный карьер, в порт, принимавший и отправлявший корабли в Австралию, Новую Зеландию, Англию. На каждой тонне компания наживала огромные барыши, нам же шли все те же пять пенсов. Скажете, мы сами виноваты. Да, верно. Но откуда нам это было знать?
Со временем осознание того, что нас обманывают, появилось и у нас, но чем явственнее оно проявлялось в настроениях и открытых протестах, тем очевиднее проявлялось и желание Великобритании сохранить за собой власть над сказочно богатым островом. Совершенно неожиданно для нас остров Ошен, всегда бывший независимым, был присоединен к Британской империи. Был поднят на высоком шесте флаг, а на острове высадились солдаты, полицейские и комиссар, направленные правительством.
Нас никто не спрашивал, хотим ли мы этого присоединения; да и что, в конце концов, могли сделать какие-то три тысячи островитян против Британской империи? Меня тогда еще не было на свете, но отец рассказывал мне, что англичане прибыли с портфелями, разбухшими от документов. Старейшины острова вынуждены были подписать их, хотя не знали толком, что подписывали. Тогда еще никто не знал английского, а переводчиков за свои деньги присылало английское правительство.
Вскоре компания Эллиса была куплена британским правительством, причем как покупатель, так и продавец проявили предусмотрительность и аккуратность: ни один пенс при этой купле-продаже не попал в руки банабанс. Тут же на остров прибыл правительственный комиссар Артур Тримбл, человек тщеславный, готовый на все ради того, что он называл интересами империи. Едва прибыв, он заявил, что компания нуждается в новых территориях и банабанс обязаны предоставить их. Нужно, сказал он, срубить кокосовые пальмы, потому что фосфаты для Британской империи важнее, чем копра для банабанс. Понимаете? Копра, которая вместе с рыбой была для нас всем, теперь должна была перестать существовать для нас. И еще он все твердил, что мы — крошечное племя банабанс — должны быть счастливы оттого, что оказались полезны такой огромной империи, как Британская.
В конце концов совет старейшин племени, возглавляемый моим отцом, выдвинул требование: если Англия хочет приобретать и разрабатывать новые участки, то она должна пересмотреть договор и впредь платить по пять фунтов стерлингов за тонну увозимого с острова фосфата. Гримбла это предложение потрясло; он был оскорблен, он был взбешен, кричал, что банабанс — окончательно испорченный народ и что он силой займет все нужные ему участки и велит срубить все кокосовые пальмы, которые ему помешают. Тогда-то и произошел тот грустный и, если хотите, полный патетики, отчаяния и гордости эпизод в короткой истории банабанс: наши женщины, взобравшись на кокосовые пальмы, привязались к стволам, пытаясь таким образом помешать рубке. Но ничто не помогло: пальмы с привязанными к ним женщинами валились под ударами топоров на землю. Многие женщины получили увечья, те, что уцелели, были арестованы за неповиновение властям. Ну а дальше за дело принялись экскаваторы, и вскоре земля приняла вид изуродованный, как тело человека, еще вчера здорового, а сегодня пораженного проказой. С годами эти язвы все больше расползались по нашей земле, пока наконец банабанс не поняли окончательно, что уже недалек тот день, когда остров Ошен станет непригодным для жилья. Тогда-то мы и решили купить себе другой остров и всем туда переселиться.
И мы приобрели такой необитаемый островок. Он зовется Рамби и расположен в полутора тысячах милях от Ошена. Мы заплатили за него 24 тысячи фунтов стерлингов, вывернув все карманы и опустошив все копилки. Нам, конечно, не хотелось покидать наш Ошен, но ради будущего, ради спокойствия нам надо было иметь такой островок про запас. Это так мы думали про себя, так мы надеялись... Случилось же все по-другому. В сорок втором, во время второй мировой войны, японцы заняли тихоокеанские острова, и все банабанс были вывезены с Ошена и отправлены в лагеря, на строительные работы. Многие там умерли от голода, многие были убиты при попытке к бегству. Считайте, погиб каждый десятый. Мне тогда было пятнадцать лет, часть из них я прожил на Ошене, часть на Фиджи, потом в Австралии, в Брисбейне. Мой отец, немало натерпевшийся от нашей неграмотности и темноты, заставил меня изучить язык, законы и порядки белых.
После войны мы потребовали, чтоб нас вернули на Ошен, но англичане не торопились: они решили, что такую возможность избавиться от назойливых банабанс никак нельзя упустить. Едва экскаваторы снова вгрызлись в землю Ошена, англичане тут же завезли на остров шестьсот рабочих с Гилбертовых островов. Среди них не было ни одного банабанс. Нас же погрузили на два парохода, отвезли на Рамби, где и сгрузили, одарив палатками и провиантом на два месяца. Так мы очутились на купленном нами, но никогда не виденном Рамби.
Остров оказался диким, гористым, поросшим непроходимыми влажными джунглями. Там мало было кокосовых пальм, а в реках много ядовитой рыбы; он вообще оказался мало похож на наш родной Ошен. И здесь немало банабанс умерло — или отравившись, или от болезней. Нам пришлось переучиваться, перестраивать всю нашу жизнь. И мы смогли это сделать: смогли построить хижины, дома, дороги, маленький порт и даже школу и церковь. И все же Рамби не мог заменить нам родной дом, да и что заменит землю отцов? Мы по-прежнему мечтали вернуться на остров, спасти его от полнейшего разорения, добиться, наконец, справедливых условий добычи фосфатов.
И вот однажды, это было уже в 1966 году, мы с отцом решили отправиться в Лондон, чтобы вступить в переговоры на самом высоком уровне. На Фиджи мы наняли английского адвоката и вылетели в Лондон. Нас приняли представители компании, и приняли настолько хорошо, что, как нам показалось, никаких переговоров на высшем уровне и не потребуется. Нам предложили в качестве возмещения убытков 80 тысяч фунтов стерлингов. Мы с отцом посоветовались с нашим адвокатом, и тот сказал нам, что предложение, по его мнению, очень выигрышное, что нам непременно стоит его принять. Мы согласились. Наши партнеры по переговорам так обрадовались нашему согласию, что мы заподозрили неладное. Полилось рекой шампанское, нас катали в «роллс-ройсах» и все такое прочее. Особенно подозрительным нам показался неожиданный отъезд на отдых (кажется, в Шотландию) нашего адвоката. На последней встрече с англичанами мы условились, что официальное подписание соглашения состоится через пару дней. После этой встречи мы поехали с отцом в гостиницу, сели друг против друга и задумались. Мы не сказали друг другу ни слова, но через пять минут мы оба лихорадочно паковали чемоданы. Ближайшим самолетом мы вылетели на Фиджи.
Мы чувствовали, что этот договор — западня, и не ошиблись. Другой адвокат, на этот раз индиец, прочитав копию неподписанного договора, прямо-таки подпрыгнул на стуле. «Так это же настоящая западня! — закричал он. — В жизни не видел таких хитроумных ловушек!» Короче, дело обстояло так: запутанно и витиевато документ подтверждал окончательную передачу всех прав на добычу фосфатов на всем острове Ошен в руки компании за те самые 80 тысяч фунтов стерлингов.
Через три года я вернулся в Лондон. Тогда был шестьдесят девятый год, сейчас — семьдесят седьмой; стало быть, вот уже восемь лет идут переговоры, и конца им не видно. Расскажу, однако, по порядку: меня снова приняли радушно и вежливо, снова мне говорили, что да, дескать, была допущена ошибка, что договор в самом деле несколько несправедлив... Чего-либо существенно нового мне не предложили. Тогда я решил пробиться к министру, занимавшемуся вопросами тихоокеанских островов. В то время у власти были лейбористы. Шесть месяцев я угробил на то, чтобы подняться по лестнице, ведущей к министру. Наконец я пробился и был вежливо выслушан, и меня заверили в том, что министр сам приедет на Фиджи и лично во всем разберется. И в самом деле, министр посетил Рамби и Ошен, лично убедился в том, во что превратили наш остров, и сам пообещал добиться справедливого решения вопроса. Но тогда, едва он вернулся в Лондон, правительство лейбористов пало, к власти пришли консерваторы, и все началось сначала.
Случай свел меня с одним из лучших адвокатов Лондона, который близко к сердцу принял наше отчаянное положение. Он посоветовал мне подать иск на правительство и потребовать возмещения убытков в сумме десяти миллионов. Этих денег нам, конечно бы, хватило, чтобы восстановить остров, засадить его пальмами, поправить дела с рыбой. С этой надеждой мы и шли в суд. Похоже, что дело мы выиграли. Я говорю «похоже», потому что не все понимаю. Судья, к примеру, наговорил массу приятных в наш адрес слов и гневно осудил тех, кто нас грабил; он был чрезвычайно красноречив и убедителен, но почему-то ни слова не сказал о десяти миллионах. Сказал, что и миллиона нам хватит. Вот я и не понимаю — выиграли мы дело или проиграли. Получается, что и в суде существует все та же пропасть между словами и делами. Потому я и говорю, что не понимаю, как устроен ваш разум, ваша голова и ваша совесть...
Перевел с итальянского С. РЕМОВ
