Тут неподалеку есть два села, — сказал мне Марио, мешая в короткой фразе английские, сербскохорватские и русские слова. Сам Марио, хоть и носил итальянское имя, был чистокровным венгром со знаменитой венгерской фамилией Папп. То ли ему показалось, что трех языков мало, то ли по какой иной причине, но он перешел на четвертый, родной, и обращался ко мне через переводчика.
Переводчик был венгр, и звали его Борис. — Так вот, тут есть два села, — сказал Марио, — и они решили объединиться, съехаться — так им было удобнее вести хозяйство. Когда эти села — Меза и Сасквар — съехались, то их жители заспорили, какое имя оставить, а какое позабыть навсегда. Долго спорили, пока не решили оставить оба имени. Через черточку... Тогда заспорили, какое имя должно стоять первым...
— Ну и как решили?
— До сих пор спорят. Думаю, время их рассудит...
Я давно, еще летом, когда мы вместе ездили по «трубе» — гигантской совместной стройке СЭВ. газопроводу Оренбург — Западная граница СССР, заметил у Марио склонность «вылавливать» такие вот малозначительные на первый взгляд ситуации. Он поэт, выпустил два сборника стихотворений, и. может, поэтому ему больше по душе ситуации с неясным еще концом, заключающие в себе скорее движение, чем достижение цели. Разумеется, и результат важен, но когда он прорисовывается ясно и завершено, то ситуация, в глазах Марио, теряет обаяние неведомого.
Как-то поздним вечером мы подъезжали к Будапешту. Наконец впереди и чуть ниже показались огни, тянувшиеся к горизонту.
— Подъезжаем к Будапешту, — порадовал я спутников, как радует гид притомившихся к концу долгого дня путешественников.
— Нет, это еще село, — сказал Марио и, обернувшись к водителю, продолжал прерванный разговор.
Через несколько минут огни потянулись уже рядом с машиной, но все так же вперед, уходя за горизонт покатой долины, шли высвеченные фонарями улицы и переулки.
— Наверное, это все-такн пригород Будапешта. Какое же это село? — не унимался я.
— Это самое большое в Венгрии село. Скоро его объявят поселком городского типа, — ответствовал Марио и снова углубился в беседу.
В той ситуации ему все было ясно. Она как бы закрылась для него, потому что движение, которое в ней было заключено,— то есть необузданный вроде бы рост села — вошло в рамки упорядоченной закономерности с предсказуемым положительным исходом — будет поселок городского типа. С теми же двумя селами дело обстояло похитрее, и будущие события — хотя и мелкие, конечно, — для любопытствующего, нескучающего ума обещали в широком смысле слова приключение...
Так вот. мы ехали из пункта Печ в пункт под названием Пакш. В Пакше мы были накануне и провели там весь дождливый день, переходя из одного кабинета управления стройки в другой, теперь же ехали туда, чтобы, воспользовавшись солнечной погодой, отснять необходимые кадры.
— А странно. Марио, — решив поддеть, сказал я. — Ты пишешь стихи и пишешь очерки о людях, а вчера на стройке почти все время выспрашивал о технике, о системе защиты от радиации, о деталях строительства...
— Так я же по образованию строитель и изучал строительное дело и архитектуру. Потом, так уж вышло, кончил факультет эстетики...
— И стал журналистом, и начал писать стихи... Стало быть, вчера был день воспоминаний?..
— Да как сказать? Все это как-то вместе у меня существует.
— Но теперь-то ты, как говорится, успокоился? Ведь это твоя профессия — журналистика и твое дело — поэзия?
— Несомненно. В этом я уверен, — горячо сказал Марио. Подумал. Наконец добавил: — Хочу, правда, медициной заняться... — Усмехнулся в бороду и, повернувшись к приятелю-фотокорреспонденту, сидевшему за рулем, продолжил разговор. Он любил разговаривать сразу с несколькими людьми.
Пока наши «Жигули» бодро мчались по шоссе, а за окном неспешно сменялись чистые, пастельные цвета убранных осенних полей, хорошо было думать о разных разностях. Например, об этой национальной венгерской страсти к передвижениям, перемещениям и переменам. Возможно, корни этой слабости «к перемене мест» уходят в далекое прошлое, когда предки нынешних венгров, оставив родные просторы, лежавшие где-то в районе Урала, прошли через всю Восточную Европу, чтобы четверть миллионным народом обосноваться на новом месте — в мягкой по климату, обильной лесами и лугами долине Дуная?..
Быть может, это серединное положение в Европе и не схожий ни с каким соседним язык воспитывали в венграх мобильность и постоянное внимание, соразмеренное с собственной национальной гордостью, к чужому опыту?.. И наконец, не время ли это, изменившее извечно сельскую и отсталую Венгрию, не новые ли это социальные условия, сделавшие Венгрию передовой в индустрии и культуре, сказались на подвижности каждого венгра? Ездили, впрочем, не только венгры, но и в Венгрию: до последней мировой войны среди богатых людей Европы и Америки было модным ездить в Венгрию, чтобы полюбоваться Хортобадьской степью с табунами диких лошадей и крестьянами в ярких национальных одеждах. Венгрия считалась образцовым заповедником отсталости.
— Слышишь, сейчас в «Последних известиях» передали, что в этом году в Венгрии уже побывало 10 миллионов туристов,— сказал Марио, приглушив радио.
— Меня успели учесть? — пошутил я.
— Вряд ли. Ты ведь только второй день. Наверное, завтра передадут, — ответил Марио.
Понятно, он тоже шутил, но в шутке была изрядная доля серьезности. В Венгрии к движению, и к туризму в частности, серьезно относятся: 10 миллионов туристов — это один турист на одного жителя страны. Настоящая индустрия.
Пакш — не то село-переросток, не то не сформировавшийся еще городок. Улины нешироки, а то и узки — едва на две повозки. По центральной, впрочем, едут все больше автомашины.
14 тысяч жителей, консервный завод, швейные мастерские, одна средняя школа-гимназия на 200 человек, 500 членов коммунистического союза молодежи. Таков портрет сегодняшнего Пакша, каким его набросал секретарь горкома ВКСМ Лаци Шабо.
Впрочем, если быть точным, это уж Пакш вчерашний; дело в том, что неподалеку, в каких-то двух километрах, строится крупнейшая в Венгрии атомная электростанция, а рядом новый городок — Атомварош, Атомград. Разумеется, поначалу провинциальный Пакш воспринял новость о стройке с настороженностью — всю свою долгую многовековую жизнь тихий Пакш обходился «без атомов», но «теперь здесь гордятся тем. что именно у нас строят атомную электростанцию, — говорит Лаци. — Нам в Пакше незачем даже ждать окончания строительства, чтобы оценить его роль для городка. Уже сейчас на стройке работают пять тысяч человек, а будет около восьми. А это значит, что появится не только станция, но будет — и частью уже сегодня есть — новое жилье на 12 тысяч человек; причем таких домов вы раньше не могли бы здесь увидеть».
— Дома — это понятно. Мы и в старом городе видели новый универмаг, кафе...
— Добавьте клуб с дискотекой!
— И клуб с дискотекой... Ну а что у людей нового, у молодежи прежде всего?
— Прежде всего, просто новых людей много. Приезжают отовсюду, и в первую очередь из села. Вот наша, ну и руководства стройки, разумеется, первая задача: научить молодых ребят не только новой профессчи. но и новой жизни — новому ритму, новому кругозору, новым отношениям, сохранив при этом в каждом лучшее, что в нем было.
— Лаци, ну а в твоей комсомольской работе появилось что-нибудь новое? И если да, то что?
— Я как-то об этом думал и пришел к такому заключению: другая стала сознательность. Раньше вот трудно было, как говорится, поднять народ на добровольное строительство, скажем, яслей или детсада. Теперь изменилось само мышление людей; теперь мы смело строим планы — вон, посмотрите, как будет выглядеть Пакш к восьмидесятому году. — и так же смело по этим планам строим...
В 1980 году, когда будут закончены работы на атомной. Пакшу исполнится 600 лет. Возможно, он даже более древен — Лаци
похвастался, что дома у него лежит камень из бывшего когда-то в этих местах древнеримского поселения. Наверное, город, стоящий на восьми холмах, будет выглядеть тогда как на сегодняшнем плане: ничего сногсшибательного, но целесообразно и изящно. И люди в нем будут жить на какие-то новые и особые, а нормальные, деятельные и готовые к следующим новым переменам. Люди, достойные Атомвароша, который начинался в заштатном городке Пакш, который был известен всей Венгрии своей ухой, в которой, между прочим, кроме красного перца, попадается (сам тому свидетель) и рыба.
Дорога от Пакша спускалась к Дунаю, и с берега два города были прекрасно видны. Движение машины взаимно перемещало обе картинки, и вот. в какой-то момент они налегли одна на другую: из приземистого, разностильного и пестрого Пакша прямо по центру поднимались, будто стояли на холме, элегантные и строгие красно-белые жилые башни Атомвароша. При косых лучах заходившего солнца картина напоминала старую гравюру: так в средневековой Италии выглядели города-крепости. Наверху замок князя-феодала, внизу толпятся дома вассалов и горожан. Все лучшее, что рождали поля в округе и что производили ремесленники в городе, втягивал, не насыщаясь, замок, стоявший выше всех. Атомварош строится и потому по-своему тоже «втягивает» в свою орбиту людей и плоды их труда. Но тут аналогии кончаются. Тут движение взаимовыгодное.
Во всех языках изобретено много слов, обозначающих движение. перемещение. В словаре русского языка только слов с приставкой «пере» не один десяток. Каждый раз, когда случается у нас нужда в таком вот глаголе с «пере», мы не первое попавшееся слово выхватываем из своего словаря, а стараемся взять такое, в котором была бы видна и истинная картина того, что нового произошло с человеком и каково наше к этому событию отношение. В Будапеште на текстильной отделочной фабрике «Гольдбергер» (до войны хозяином предприятия был немец, «подаривший» фабрике свою фамилию. При народной власти название решили сохранить, так как оно давно стало торговой маркой, известной в Западной Европе) мы разговаривали с молодыми инженерами. Говорили о перемещениях, переездах, переменах, переваливаниях и перелетах — короче, о том. каких желанных изменений может ожидать молодой парень или девушка, переступившие порог фабрики, и какие условия, созданные государством и профсоюзом, обеспечивают счастливый результат этих перемен.
Анна и Каталина оказались несолидными инженерами, настолько хрупко, миниатюрно, по-девически выглядели обе. Не задавая некорректных вопросов о возрасте, я так и этак старался окольными путями уяснить, когда же они успели стать инженерами.
Оказалось, успели, и институт кончили, и здесь уже по два года работают, пройдя по традиции за эти два года все рабочие профессии.
— А как же было с зарплатой в эти два года?
— Мы получали среднюю зарплату инженера.
— Ну а сейчас как. она выше? И. извините, вы довольны ею?
— Она справедливая. Не жалуемая.
— Вернемся к началу. Как вы попали именно на эту фабрику? Оказалось, самым обычным способом: обе полу или распределение в институте. Вообще же фабрика прилагав! немало усилий по привлечению новых кадров, вплоть до рекламы на спичечных коробках и объявлений в газетах и по радио — в Венгрии объявления «Требуются» висят повсюду. Среди аргументов предприятия — не только известное имя и гарантия приличного заработка. Пожалуй, главными доводами стали возможности профессионального роста, которые оно предлагает. Если молодой человек поступает, не закончив школу, он имеет возможность сделать это на фабрике, пользуясь при этом дополнительным отпуском в 12 дней, а за успешное окончание — и определенной премией. Такими же благами пользуются и учащиеся техникумов. На фабрике существует также специальный фонд для тех молодых рабочих, которые после окончания годичных подготовительных курсов поступают в институты. Во время учебы эти студенты получают свою прежнюю зарплату.
«Социальный прогресс», возможность «социальной подвижки», то есть, говоря попросту, возможность для выходца из рабочей или крестьянской семьи получить образование, стать инженером, врачом или. скажем, юристом, давно признается важнейшим условием при оценке социальной справедливости общества. Но дело, разумеется, не в признании, а в том, существуют ли реальные условия для таких перемещений. В Венгрии, как и в любом социалистическом государстве, они очевидны. Реальная возможность распорядиться своим завтрашним днем благотворно сказывается не только на людях, но и на самом обществе, на его будничной жизни...
— Анна, вот мы все о работе и о работе... Давайте поговорим о том, что происходит, когда работа кончается. Знаете, есть ведь такие люди, которые считают, что жизнь начинается после работы?..
— Ну, среди молодых таких теперь, по-моему, и не сыщешь.
— И все же. Вот кончилась работа, можно сесть на автобус и поехать в центр — кафе, бары, километры нарядных витрин, кабаре, веселая публика, тысячи туристов... Заманчивая картина, не правда ли? Нетрудно представить, какое впечатление производит этот блеск на молодых ребят...
Анна улыбается:
— Для нас скорее проблема телевизор... Так, по крайней мере, мы считаем. Впрочем, я понимаю, что вы хотите сказать. Не сводится ли феномен роста уровня жизни к расширению лишь круга пусть невинных, но пустых удовольствий. По-моему, с ростом уровня жизни растет не только количество предметов, окружающих человека, но и количество книг, количество друзей. Что же до развлечений, то их и в нашем районе немало: и бары, и кино, и Дворец культуры. Два раза в неделю дворец передают нам, молодежи фабрики.
В тот же вечер мне удалось посмотреть молодежный клуб БК В, клуб, принадлежащий молодежи управления будапештского транспорта. Понятно, что отделы, конторы и парки этого управления разбросаны по всему городу: ведь в нем объединены столичные речники, водители и служащие автобусных, троллейбусных, трамвайных парков и метро. Всего на предприятии работают 26 тысяч человек, 10 тысячам из них нет еще тридцати, а 3 тысячи 600 человек являются членами ВКСМ. Клуб, носящий имя «венгеро-советской дружбы», невелик — на 120 человек. и, ясное дело, не может удовлетворить всех, да он и не единственный — их в городе шесть.
Клуб расположен в центре Будапешта, в подвале и впечатление производит скромное. Помимо раздевалки, в нем три помещения: бар с площадкой для танцев и десятком столов вдоль стен (это самое большое помещение оснащено стереодннамиками и устройствами для световых эффектов; в баре — кофе, пиво и некоторые напитки, потребляемые в символических дозах); далее следует сводчатый зал кафе, где за шестью столами можно посидеть компанией за нехитрым ужином; и наконец — маленькая комната, где стоит пара игровых автоматов. Есть, правда, еще две комнатушки — радиоузел, сложное хозяйство с магнитофонами, проигрывателями, микшером и прочими устройствами, позволяющими давать различные программы в разные залы, накладывать на музыку голос и т. д.; и комнатка правления клуба. Вот в ней мы и разговаривали с председателем совета клуба Ласло Чиню. Ласло не испортил впечатления о современном и многочисленном племени венгерских любителей перемен. Как выяснилось, раньше он работал в БКВ, точнее в метро, техником. Теперь вот освобожденный от других дел председатель совета.
— И не жалко прежней работы, профессии, которую вы получили? — с этого вопроса и начался разговор.
— Яс профессией и не расстался: микшер, который вы видели, я сам собрал. И новое дело мне по душе; я даже начал пробовать себя в качестве диск-жокея.
— Из метро в диск-жокеи!.. Ну, хорошо, мы, если вы не против, до диск-жокеев еще доберемся, а пока расскажите про клуб.
— В 1970 году здесь был угольный подвал. Мы его нашли, мы и уговорили районные власти передать его нам. За три месяца, это 5 тысяч часов общественной работы, мы привели подвал в тот вид, который вы видели. Большую финансовую помощь на обзаведение — прежде всего радиоаппаратурой — нам предоставило предприятие. Мы и сейчас получаем материальную помощь, потому что клуб — заведение абсолютно не финансовое. Даже бар и кафе не дают нам никакого дохода, они принадлежат соответствующим торговым организациям.
С 1974 года клуб носит имя «венгеро-советской дружбы»; присвоено оно было по инициативе нашей комсомольской организации: мы сочли, что к тому времени достигли определенного уровня. То есть наши программы — встречи с артистами, политическими деятелями, журналистами, художниками, режиссерами и учеными, конкурсы, наконец, двухразовые в неделю дискотеки — стали пользоваться постоянной популярностью.
(Небольшое отступление: позже, в баре, я разговаривал с Дюлой Неметом, который работает в отделе культуры Будапештского горкома комсомола; мы оказались за одним столиком. Мне любопытно было узнать, каков взгляд на такие камерные, «семейные» клубы человека, знакомого с ними, так сказать, «сверху». Дюла понял меня сразу, сказав, что начинать работу по организации таких клубов (это сейчас-то их 510) было непросто. Многие не видели особого смысла в них — в конце концов, ведь есть же Дворцы культуры, а для танцев достаточно кафе, баров, дискотек. «Слово-то какое иностранное — «клуб», — передразнил кого-то Дюла. — Но прошло уже больше пяти лет, и можно сказать, что клубная жизнь в Будапеште налажена. Чем она ценна в наших глазах? Тем, что помогает молодому человеку чувствовать себя на своем месте; понимаете, ему здесь хорошо — значит, ему будет хорошо и на работе, значит, вообще будет лучше жить — спокойнее, увереннее, веселее. А жить с товарищами, да еще при этом хорошо жить, — что может быть лучше. И не комсомольская ли это забота!»)
— Ласло, вернемся к вашему новому увлечению. К диск-жокеям.
— Вообще-то это хобби. Профессиональные диск-жокеи у нас обязательно заканчивают специальные курсы. Но, понимаете, дискотека, на мой взгляд, лучше и полезней любого концерта. Разумеется, дискотека — это развлечение, но диск-жокей, как я понимаю, — это воспитатель. Воспитатель вкуса, в том числе вкуса к самопроявлению, самовыражению. А когда это случается в зале, то тогда вместо толпы появляется общество, коллектив.
Вообще-то, если вдуматься, это и есть тот доход и та цель нашего клуба, о которой вы спрашивали. Мы действительно хотим, чтоб у каждого молодого человека появился стимул к тому, чтобы он остался в нашем коллективе, на нашем предприятии...
Впрочем, я уже не раз имел возможность убедиться в том, что, и оставаясь патриотом какого-либо рабочего, журналистского или какого иного коллектива, молодые венгры не теряют своей склонности к движению, к перемене ежедневной ситуации. Это и не во вред патриотизму, и на пользу себе и обществу.
Будапешт — Москва
Переводчик был венгр, и звали его Борис. — Так вот, тут есть два села, — сказал Марио, — и они решили объединиться, съехаться — так им было удобнее вести хозяйство. Когда эти села — Меза и Сасквар — съехались, то их жители заспорили, какое имя оставить, а какое позабыть навсегда. Долго спорили, пока не решили оставить оба имени. Через черточку... Тогда заспорили, какое имя должно стоять первым...
— Ну и как решили?
— До сих пор спорят. Думаю, время их рассудит...
Я давно, еще летом, когда мы вместе ездили по «трубе» — гигантской совместной стройке СЭВ. газопроводу Оренбург — Западная граница СССР, заметил у Марио склонность «вылавливать» такие вот малозначительные на первый взгляд ситуации. Он поэт, выпустил два сборника стихотворений, и. может, поэтому ему больше по душе ситуации с неясным еще концом, заключающие в себе скорее движение, чем достижение цели. Разумеется, и результат важен, но когда он прорисовывается ясно и завершено, то ситуация, в глазах Марио, теряет обаяние неведомого.
Как-то поздним вечером мы подъезжали к Будапешту. Наконец впереди и чуть ниже показались огни, тянувшиеся к горизонту.
— Подъезжаем к Будапешту, — порадовал я спутников, как радует гид притомившихся к концу долгого дня путешественников.
— Нет, это еще село, — сказал Марио и, обернувшись к водителю, продолжал прерванный разговор.
Через несколько минут огни потянулись уже рядом с машиной, но все так же вперед, уходя за горизонт покатой долины, шли высвеченные фонарями улицы и переулки.
— Наверное, это все-такн пригород Будапешта. Какое же это село? — не унимался я.
— Это самое большое в Венгрии село. Скоро его объявят поселком городского типа, — ответствовал Марио и снова углубился в беседу.
В той ситуации ему все было ясно. Она как бы закрылась для него, потому что движение, которое в ней было заключено,— то есть необузданный вроде бы рост села — вошло в рамки упорядоченной закономерности с предсказуемым положительным исходом — будет поселок городского типа. С теми же двумя селами дело обстояло похитрее, и будущие события — хотя и мелкие, конечно, — для любопытствующего, нескучающего ума обещали в широком смысле слова приключение...
Так вот. мы ехали из пункта Печ в пункт под названием Пакш. В Пакше мы были накануне и провели там весь дождливый день, переходя из одного кабинета управления стройки в другой, теперь же ехали туда, чтобы, воспользовавшись солнечной погодой, отснять необходимые кадры.
— А странно. Марио, — решив поддеть, сказал я. — Ты пишешь стихи и пишешь очерки о людях, а вчера на стройке почти все время выспрашивал о технике, о системе защиты от радиации, о деталях строительства...
— Так я же по образованию строитель и изучал строительное дело и архитектуру. Потом, так уж вышло, кончил факультет эстетики...
— И стал журналистом, и начал писать стихи... Стало быть, вчера был день воспоминаний?..
— Да как сказать? Все это как-то вместе у меня существует.
— Но теперь-то ты, как говорится, успокоился? Ведь это твоя профессия — журналистика и твое дело — поэзия?
— Несомненно. В этом я уверен, — горячо сказал Марио. Подумал. Наконец добавил: — Хочу, правда, медициной заняться... — Усмехнулся в бороду и, повернувшись к приятелю-фотокорреспонденту, сидевшему за рулем, продолжил разговор. Он любил разговаривать сразу с несколькими людьми.
Пока наши «Жигули» бодро мчались по шоссе, а за окном неспешно сменялись чистые, пастельные цвета убранных осенних полей, хорошо было думать о разных разностях. Например, об этой национальной венгерской страсти к передвижениям, перемещениям и переменам. Возможно, корни этой слабости «к перемене мест» уходят в далекое прошлое, когда предки нынешних венгров, оставив родные просторы, лежавшие где-то в районе Урала, прошли через всю Восточную Европу, чтобы четверть миллионным народом обосноваться на новом месте — в мягкой по климату, обильной лесами и лугами долине Дуная?..
Быть может, это серединное положение в Европе и не схожий ни с каким соседним язык воспитывали в венграх мобильность и постоянное внимание, соразмеренное с собственной национальной гордостью, к чужому опыту?.. И наконец, не время ли это, изменившее извечно сельскую и отсталую Венгрию, не новые ли это социальные условия, сделавшие Венгрию передовой в индустрии и культуре, сказались на подвижности каждого венгра? Ездили, впрочем, не только венгры, но и в Венгрию: до последней мировой войны среди богатых людей Европы и Америки было модным ездить в Венгрию, чтобы полюбоваться Хортобадьской степью с табунами диких лошадей и крестьянами в ярких национальных одеждах. Венгрия считалась образцовым заповедником отсталости.
— Слышишь, сейчас в «Последних известиях» передали, что в этом году в Венгрии уже побывало 10 миллионов туристов,— сказал Марио, приглушив радио.
— Меня успели учесть? — пошутил я.
— Вряд ли. Ты ведь только второй день. Наверное, завтра передадут, — ответил Марио.
Понятно, он тоже шутил, но в шутке была изрядная доля серьезности. В Венгрии к движению, и к туризму в частности, серьезно относятся: 10 миллионов туристов — это один турист на одного жителя страны. Настоящая индустрия.
Пакш — не то село-переросток, не то не сформировавшийся еще городок. Улины нешироки, а то и узки — едва на две повозки. По центральной, впрочем, едут все больше автомашины.
14 тысяч жителей, консервный завод, швейные мастерские, одна средняя школа-гимназия на 200 человек, 500 членов коммунистического союза молодежи. Таков портрет сегодняшнего Пакша, каким его набросал секретарь горкома ВКСМ Лаци Шабо.
Впрочем, если быть точным, это уж Пакш вчерашний; дело в том, что неподалеку, в каких-то двух километрах, строится крупнейшая в Венгрии атомная электростанция, а рядом новый городок — Атомварош, Атомград. Разумеется, поначалу провинциальный Пакш воспринял новость о стройке с настороженностью — всю свою долгую многовековую жизнь тихий Пакш обходился «без атомов», но «теперь здесь гордятся тем. что именно у нас строят атомную электростанцию, — говорит Лаци. — Нам в Пакше незачем даже ждать окончания строительства, чтобы оценить его роль для городка. Уже сейчас на стройке работают пять тысяч человек, а будет около восьми. А это значит, что появится не только станция, но будет — и частью уже сегодня есть — новое жилье на 12 тысяч человек; причем таких домов вы раньше не могли бы здесь увидеть».
— Дома — это понятно. Мы и в старом городе видели новый универмаг, кафе...
— Добавьте клуб с дискотекой!
— И клуб с дискотекой... Ну а что у людей нового, у молодежи прежде всего?
— Прежде всего, просто новых людей много. Приезжают отовсюду, и в первую очередь из села. Вот наша, ну и руководства стройки, разумеется, первая задача: научить молодых ребят не только новой профессчи. но и новой жизни — новому ритму, новому кругозору, новым отношениям, сохранив при этом в каждом лучшее, что в нем было.
— Лаци, ну а в твоей комсомольской работе появилось что-нибудь новое? И если да, то что?
— Я как-то об этом думал и пришел к такому заключению: другая стала сознательность. Раньше вот трудно было, как говорится, поднять народ на добровольное строительство, скажем, яслей или детсада. Теперь изменилось само мышление людей; теперь мы смело строим планы — вон, посмотрите, как будет выглядеть Пакш к восьмидесятому году. — и так же смело по этим планам строим...
В 1980 году, когда будут закончены работы на атомной. Пакшу исполнится 600 лет. Возможно, он даже более древен — Лаци
похвастался, что дома у него лежит камень из бывшего когда-то в этих местах древнеримского поселения. Наверное, город, стоящий на восьми холмах, будет выглядеть тогда как на сегодняшнем плане: ничего сногсшибательного, но целесообразно и изящно. И люди в нем будут жить на какие-то новые и особые, а нормальные, деятельные и готовые к следующим новым переменам. Люди, достойные Атомвароша, который начинался в заштатном городке Пакш, который был известен всей Венгрии своей ухой, в которой, между прочим, кроме красного перца, попадается (сам тому свидетель) и рыба.
Дорога от Пакша спускалась к Дунаю, и с берега два города были прекрасно видны. Движение машины взаимно перемещало обе картинки, и вот. в какой-то момент они налегли одна на другую: из приземистого, разностильного и пестрого Пакша прямо по центру поднимались, будто стояли на холме, элегантные и строгие красно-белые жилые башни Атомвароша. При косых лучах заходившего солнца картина напоминала старую гравюру: так в средневековой Италии выглядели города-крепости. Наверху замок князя-феодала, внизу толпятся дома вассалов и горожан. Все лучшее, что рождали поля в округе и что производили ремесленники в городе, втягивал, не насыщаясь, замок, стоявший выше всех. Атомварош строится и потому по-своему тоже «втягивает» в свою орбиту людей и плоды их труда. Но тут аналогии кончаются. Тут движение взаимовыгодное.
Во всех языках изобретено много слов, обозначающих движение. перемещение. В словаре русского языка только слов с приставкой «пере» не один десяток. Каждый раз, когда случается у нас нужда в таком вот глаголе с «пере», мы не первое попавшееся слово выхватываем из своего словаря, а стараемся взять такое, в котором была бы видна и истинная картина того, что нового произошло с человеком и каково наше к этому событию отношение. В Будапеште на текстильной отделочной фабрике «Гольдбергер» (до войны хозяином предприятия был немец, «подаривший» фабрике свою фамилию. При народной власти название решили сохранить, так как оно давно стало торговой маркой, известной в Западной Европе) мы разговаривали с молодыми инженерами. Говорили о перемещениях, переездах, переменах, переваливаниях и перелетах — короче, о том. каких желанных изменений может ожидать молодой парень или девушка, переступившие порог фабрики, и какие условия, созданные государством и профсоюзом, обеспечивают счастливый результат этих перемен.
Анна и Каталина оказались несолидными инженерами, настолько хрупко, миниатюрно, по-девически выглядели обе. Не задавая некорректных вопросов о возрасте, я так и этак старался окольными путями уяснить, когда же они успели стать инженерами.
Оказалось, успели, и институт кончили, и здесь уже по два года работают, пройдя по традиции за эти два года все рабочие профессии.
— А как же было с зарплатой в эти два года?
— Мы получали среднюю зарплату инженера.
— Ну а сейчас как. она выше? И. извините, вы довольны ею?
— Она справедливая. Не жалуемая.
— Вернемся к началу. Как вы попали именно на эту фабрику? Оказалось, самым обычным способом: обе полу или распределение в институте. Вообще же фабрика прилагав! немало усилий по привлечению новых кадров, вплоть до рекламы на спичечных коробках и объявлений в газетах и по радио — в Венгрии объявления «Требуются» висят повсюду. Среди аргументов предприятия — не только известное имя и гарантия приличного заработка. Пожалуй, главными доводами стали возможности профессионального роста, которые оно предлагает. Если молодой человек поступает, не закончив школу, он имеет возможность сделать это на фабрике, пользуясь при этом дополнительным отпуском в 12 дней, а за успешное окончание — и определенной премией. Такими же благами пользуются и учащиеся техникумов. На фабрике существует также специальный фонд для тех молодых рабочих, которые после окончания годичных подготовительных курсов поступают в институты. Во время учебы эти студенты получают свою прежнюю зарплату.
«Социальный прогресс», возможность «социальной подвижки», то есть, говоря попросту, возможность для выходца из рабочей или крестьянской семьи получить образование, стать инженером, врачом или. скажем, юристом, давно признается важнейшим условием при оценке социальной справедливости общества. Но дело, разумеется, не в признании, а в том, существуют ли реальные условия для таких перемещений. В Венгрии, как и в любом социалистическом государстве, они очевидны. Реальная возможность распорядиться своим завтрашним днем благотворно сказывается не только на людях, но и на самом обществе, на его будничной жизни...
— Анна, вот мы все о работе и о работе... Давайте поговорим о том, что происходит, когда работа кончается. Знаете, есть ведь такие люди, которые считают, что жизнь начинается после работы?..
— Ну, среди молодых таких теперь, по-моему, и не сыщешь.
— И все же. Вот кончилась работа, можно сесть на автобус и поехать в центр — кафе, бары, километры нарядных витрин, кабаре, веселая публика, тысячи туристов... Заманчивая картина, не правда ли? Нетрудно представить, какое впечатление производит этот блеск на молодых ребят...
Анна улыбается:
— Для нас скорее проблема телевизор... Так, по крайней мере, мы считаем. Впрочем, я понимаю, что вы хотите сказать. Не сводится ли феномен роста уровня жизни к расширению лишь круга пусть невинных, но пустых удовольствий. По-моему, с ростом уровня жизни растет не только количество предметов, окружающих человека, но и количество книг, количество друзей. Что же до развлечений, то их и в нашем районе немало: и бары, и кино, и Дворец культуры. Два раза в неделю дворец передают нам, молодежи фабрики.
В тот же вечер мне удалось посмотреть молодежный клуб БК В, клуб, принадлежащий молодежи управления будапештского транспорта. Понятно, что отделы, конторы и парки этого управления разбросаны по всему городу: ведь в нем объединены столичные речники, водители и служащие автобусных, троллейбусных, трамвайных парков и метро. Всего на предприятии работают 26 тысяч человек, 10 тысячам из них нет еще тридцати, а 3 тысячи 600 человек являются членами ВКСМ. Клуб, носящий имя «венгеро-советской дружбы», невелик — на 120 человек. и, ясное дело, не может удовлетворить всех, да он и не единственный — их в городе шесть.
Клуб расположен в центре Будапешта, в подвале и впечатление производит скромное. Помимо раздевалки, в нем три помещения: бар с площадкой для танцев и десятком столов вдоль стен (это самое большое помещение оснащено стереодннамиками и устройствами для световых эффектов; в баре — кофе, пиво и некоторые напитки, потребляемые в символических дозах); далее следует сводчатый зал кафе, где за шестью столами можно посидеть компанией за нехитрым ужином; и наконец — маленькая комната, где стоит пара игровых автоматов. Есть, правда, еще две комнатушки — радиоузел, сложное хозяйство с магнитофонами, проигрывателями, микшером и прочими устройствами, позволяющими давать различные программы в разные залы, накладывать на музыку голос и т. д.; и комнатка правления клуба. Вот в ней мы и разговаривали с председателем совета клуба Ласло Чиню. Ласло не испортил впечатления о современном и многочисленном племени венгерских любителей перемен. Как выяснилось, раньше он работал в БКВ, точнее в метро, техником. Теперь вот освобожденный от других дел председатель совета.
— И не жалко прежней работы, профессии, которую вы получили? — с этого вопроса и начался разговор.
— Яс профессией и не расстался: микшер, который вы видели, я сам собрал. И новое дело мне по душе; я даже начал пробовать себя в качестве диск-жокея.
— Из метро в диск-жокеи!.. Ну, хорошо, мы, если вы не против, до диск-жокеев еще доберемся, а пока расскажите про клуб.
— В 1970 году здесь был угольный подвал. Мы его нашли, мы и уговорили районные власти передать его нам. За три месяца, это 5 тысяч часов общественной работы, мы привели подвал в тот вид, который вы видели. Большую финансовую помощь на обзаведение — прежде всего радиоаппаратурой — нам предоставило предприятие. Мы и сейчас получаем материальную помощь, потому что клуб — заведение абсолютно не финансовое. Даже бар и кафе не дают нам никакого дохода, они принадлежат соответствующим торговым организациям.
С 1974 года клуб носит имя «венгеро-советской дружбы»; присвоено оно было по инициативе нашей комсомольской организации: мы сочли, что к тому времени достигли определенного уровня. То есть наши программы — встречи с артистами, политическими деятелями, журналистами, художниками, режиссерами и учеными, конкурсы, наконец, двухразовые в неделю дискотеки — стали пользоваться постоянной популярностью.
У нас регулярны встречи и с советскими людьми, особенно с молодежными делегациями, приезжающими по «Спутнику». Недавно здесь был отряд бамовцев.
— Итак, если коротко определить, каковы цели клуба?
— Клуб — это место отдыха молодежи нашего предприятия (чтобы попасть сюда, достаточно служебного проездного билета ). Это место, где ребята хорошо и свободно, по-семейному себя чувствуют.
— И все же, Ласло, не странно ли это: ходить по вечерам в клуб, чтобы увидеться с людьми, которых видел днем?.. Может, тут играет свою роль то, что клуб необременителен для кармана молодого рабочего?..
— Может быть... Но не это главное. Главное, на чем мы стоим, это домашняя, предельно дружеская обстановка; здесь легко самому застенчивому — потому что здесь не парад мод, не место, где человека судят по одежке, наконец, здесь нет никакой торжественности, невольной, скажем, в театре, концерте или даже большом Дворце культуры. Здесь все свои, и именно вместе, это они сами выяснили, им хорошо.
— Итак, если коротко определить, каковы цели клуба?
— Клуб — это место отдыха молодежи нашего предприятия (чтобы попасть сюда, достаточно служебного проездного билета ). Это место, где ребята хорошо и свободно, по-семейному себя чувствуют.
— И все же, Ласло, не странно ли это: ходить по вечерам в клуб, чтобы увидеться с людьми, которых видел днем?.. Может, тут играет свою роль то, что клуб необременителен для кармана молодого рабочего?..
— Может быть... Но не это главное. Главное, на чем мы стоим, это домашняя, предельно дружеская обстановка; здесь легко самому застенчивому — потому что здесь не парад мод, не место, где человека судят по одежке, наконец, здесь нет никакой торжественности, невольной, скажем, в театре, концерте или даже большом Дворце культуры. Здесь все свои, и именно вместе, это они сами выяснили, им хорошо.
(Небольшое отступление: позже, в баре, я разговаривал с Дюлой Неметом, который работает в отделе культуры Будапештского горкома комсомола; мы оказались за одним столиком. Мне любопытно было узнать, каков взгляд на такие камерные, «семейные» клубы человека, знакомого с ними, так сказать, «сверху». Дюла понял меня сразу, сказав, что начинать работу по организации таких клубов (это сейчас-то их 510) было непросто. Многие не видели особого смысла в них — в конце концов, ведь есть же Дворцы культуры, а для танцев достаточно кафе, баров, дискотек. «Слово-то какое иностранное — «клуб», — передразнил кого-то Дюла. — Но прошло уже больше пяти лет, и можно сказать, что клубная жизнь в Будапеште налажена. Чем она ценна в наших глазах? Тем, что помогает молодому человеку чувствовать себя на своем месте; понимаете, ему здесь хорошо — значит, ему будет хорошо и на работе, значит, вообще будет лучше жить — спокойнее, увереннее, веселее. А жить с товарищами, да еще при этом хорошо жить, — что может быть лучше. И не комсомольская ли это забота!»)
— Ласло, вернемся к вашему новому увлечению. К диск-жокеям.
— Вообще-то это хобби. Профессиональные диск-жокеи у нас обязательно заканчивают специальные курсы. Но, понимаете, дискотека, на мой взгляд, лучше и полезней любого концерта. Разумеется, дискотека — это развлечение, но диск-жокей, как я понимаю, — это воспитатель. Воспитатель вкуса, в том числе вкуса к самопроявлению, самовыражению. А когда это случается в зале, то тогда вместо толпы появляется общество, коллектив.
Вообще-то, если вдуматься, это и есть тот доход и та цель нашего клуба, о которой вы спрашивали. Мы действительно хотим, чтоб у каждого молодого человека появился стимул к тому, чтобы он остался в нашем коллективе, на нашем предприятии...
Впрочем, я уже не раз имел возможность убедиться в том, что, и оставаясь патриотом какого-либо рабочего, журналистского или какого иного коллектива, молодые венгры не теряют своей склонности к движению, к перемене ежедневной ситуации. Это и не во вред патриотизму, и на пользу себе и обществу.
Будапешт — Москва
