- Мой отец был сельскохозяйственным рабочим. На виноградниках. Работа, конечно, сезонная, как у всех таких рабочих. И разумеется, его жизнь была не сахар. Сюда, в окрестности М., он перебрался во время войны. Сначала нанялся в небольшую мастерскую, там человек семь-восемь работало, потом устроился на химзавод. Так что настоящим рабочим он стал, можно сказать, уже на склоне лет. Живем мы в недорогом доме, построенном муниципалитетом для рабочих. У нас хороший муниципалитет. Других таких не много сыщешь. Вообще-то, мне здесь не очень нравится. Сплошь камень да асфальт, ни деревца, ни травинки. Особенно моя мать томится, она в деревне родилась, так и не привыкла к городу. Но все-таки и это уже много, если сравнить с тем, как мы могли бы жить: отец однажды показал мне свою родную деревню. Она ничем не отличается от многих других деревень. Крысиная дыра. Настоящая крысиная дыра...
— Значит, твоей семье повезло, что она переехала сюда, рядом с заводом, в новую, так сказать, среду...
— Да, новая среда, конечно. Но ты не представляешь себе, что за дыра была отцовская деревня. Крестьяне часто даже не понимают, что их эксплуатируют так же, как и всех других. Им кажется, раз у них есть свой клочок земли, значит, они свободны. Ерунда это! В городе мелкие ремесленники такие же. Недавно, правда, забастовку устроили. Но кто их настоящие враги, не понимают. А кто им подскажет? Уж не правительство ли? Ты говоришь, нам повезло, что переехали сюда... Оно, конечно, и здесь не рай, но лучше, чем в деревне. Муниципалитет у нас, повторяю, хороший, он для рабочих многое делает. Конечно, пока не хватает детских яслей, да мало ли чего. Но это не вина нашего муниципалитета. Он делает все, что в его силах, но ему мешают крупные компании по торговле недвижимостью, науськивают мелких владельцев: «Не продавайте муниципалитету! Держите все при себе!» В общем, ты знаешь эту песенку. Но мы своего добьемся, будем подавать петиции, действовать.
— Я знаю, у тебя не было особых условий для учебы. Что же ты собираешься делать, как хочешь жить?
— Сейчас я в учениках. Через шесть месяцев меня заберут в армию. Я читал, что в университетах нас, сыновей рабочих, негусто. А если заниматься вечерами после работы... Но как — при родителях, которые посидят часок у телевизора и уже укладываются спать? Да тут еще младший братишка орет — у него зубы режутся. Ну где, где тут примоститься для занятий? Другой вариант — ходить на вечерние курсы. Но легко ли после того, как восемь часов подряд наворочаешься у токарного, как я? Насчет свободного времени... Иногда езжу с ребятами в наш профсоюзный клуб, километров за тридцать отсюда. Есть у нас колымага, на ней и ездим. Приятно посмотреть хороший спектакль, классику, до которой все не доходили руки. Отец мне рассказывал, как видел Жерара Филипа в «Сиде» в Авиньоне. Ну. теперь этого уже не увидишь. В Домах культуры, конечно, не всегда идут такие вещи, но бывает, что и хорошее что-нибудь ставят. Я не получил образования, какого хотел бы, но на классику тянет очень. Я как-то раз слышал, один парень рассуждал насчет культуры. Мол, плевал он на это дело, и все такое. Думаю, он был из породы буржуев. Только буржуй может так рассуждать и охаивать то, что в конце концов было создано лучшими людьми, вышедшими из его же класса. Ну, мы настоящую культуру считаем своей.
— Ты, как говорится, в гуще событий, занимаешься политикой, член профсоюза. Откуда берешь информацию?
— Читаю прессу. «Юма», разумеется (то есть «Юманите». — Ред.). Смотрю телепрограммы, слушаю радио в цеху. Когда ожидаются важные события, мы берем с собой на работу транзисторы. Все это радио, телевидение... Знаю, насколько им можно верить, но все равно всей правды не скрыть. Когда случаются события вроде чилийских. то всего не спрячешь. Все такие события мы обсуждаем и на заводе, и где-нибудь в кафе. Соберутся человек тридцать, и пошло... Стоит послушать, что мы говорим. Мы ведь тоже не лыком шиты. С нами работают два испанца. например. Против Франко воевали. Так-то. Старые бойцы. А есть на заводе и совсем другие — типчики, которые в Алжире воевали. Эти тоже кое-чего повидали. В общем, есть с кем и о чем поспорить, и это всегда интересно. Спорим допоздна. Обычно на темы, о которых говорилось в последних телепередачах. Ведь телевидение, как я понимаю, для того и существует, чтобы люди думали, спорили вокруг тем, которые оно затрагивает. Понятно, я говорю о юге Франции, у нас редко бывает холодно, не то что на севере, там люди, наверное, больше сидят по домам. Но все равно они там тоже любят собраться и поспорить, верно?
— Как подмастерье ты зарабатываешь немного. Хватает тебе денег, чтобы покупать все, что рекламируется по радио, в газетах?..
— Понимаю, ты насчет моего отношения к потреблению. Ха, люди потребляют что могут. И потребляли бы больше, если бы у них было больше денег. Почему не обзавестись холодильником или, скажем, стиральной машиной, если она облегчит матери жизнь, а? В России тоже все эти штуки стоят в домах. И ведь они не мешают социализму. Я даже думаю: наоборот, не помогают ли? Как-то раз я ездил в Италию. Посмотрел, как живут тамошние ребята. В Болонье, например. Оказывается, они думают так же, как мы. Все, что есть лучшего, — все должно быть для нас. Должно быть так, чтобы все для нас. для людей труда, в общем. Что, я читаю тебе лекцию? Агитирую, да? Знаю, ты так именно сейчас и думаешь. Но я так не думаю. Я о факте говорю, о факте. Дальше так. Вернусь из армии, сразу женюсь. Это решено. Моей невесте нравятся не те идеи, что нам. Она скорее за попов. Ну и что, это не смущает ни меня, ни моих родителей, ни друзей. Они все хорошо знают, что мне это различие в идеологиях ничуть не мешает. Человек волен думать о мире как ему угодно, лишь бы человеком оставался. Есть же среди христиан такие, что и в Сопротивлении участвовали, в маки, и против Франко воевали, и в Южной Америке против фашистов борются. Так что главное не в религии. Моя будущая жена готовится стать учительницей начальной школы. Мы познакомились во время одного праздника, на ярмарке. С тех пор не расстаемся. Очень ладим друг с другом. Ее родители живут на востоке Франции, кажется, в Кольмаре. Тоже учителя.
— Тебя не смущает, что твоя жена будет учительницей?
— Только этого не хватало, чтобы меня смущало, ее смущало... Да первый, кто на эту тему заикнется, я ему... Смущаться кого, чего? Мол. рабочий — это парень, который останется тем, что он есть, на всю жизнь? Учительница, как я понимаю, трудящийся человек, как и мы. Мы с Изабель любим друг друга. Чего же еще? Вот отслужу в армии, и поженимся. И точка. Единственное, чего я не хочу, это идти в церковь. Она не спорит со мной. Впрочем, у нас на заводе есть кюре, так он говорит, что это не имеет никакого значения. Мне-то лично плевать, я не хочу идти в церковь только ради отца с матерью. Они всегда были против. Родители Изабель не придают этому особого значения. Вот примерно так. Они довольны, что мы поженимся! А потом, после свадьбы, если Изабель захочет ходить в церковь, пожалуйста, это ее личное дело. Лишь бы кюре не околачивался у нас дома, вот и все. За порогом, пожалуйста, ее личное дело. Но у нас в доме — нет. Правда, я почему-то чувствую, что Изабель недолго будет привязана к церкви.
— Вот вы поженитесь. Ты опять будешь рабочим на заводе. Твой отец батрачил в крысиной дыре, как ты говоришь, потом стал рабочим химзавода. А ты в будущем кем станешь?
— А, ты вот о чем. понимаю... Попробую объяснить. Мой отец работал в двух разных областях. Но он был рабочим. рабочим и остался. Я тоже хочу остаться рабочим. И невеста моя тоже рабочая в некотором роде. Мы об этом часто рассуждаем с приятелями, хотим получше понять, как быть. Одно из двух. Или ты пускаешься на дело, которое сулит барыши, начинаешь загребать деньгу, покупаешь автомобиль, живешь как буржуй и сам очень скоро превращаешься в настоящего буржуя. Или остаешься с товарищами тянуть лямку вместе. Есть такие, которые становятся мелкими хозяйчиками — станция обслуживания автомобилей или еще что-нибудь в том же роде. Но другие хотят быть вместе... Это трудно сформулировать. Я хочу остаться с друзьями. жить вместе с ними. Вот мой отец, он знавал времена Народного фронта'. Он знает, что такое массы, которые добились власти.
— Считаешь ли ты, что общество продолжает развиваться, что все может измениться и будущее окажется непохожим на прошлое, да и ты лично сможешь кое-что сделать для этого?
— Ну, конечно, я верю в это! Даже, можно сказать, только в это я и верю... Мало забавного, когда все дорожает, люди подыхают с голоду, не имея самого необходимого: одни становятся все богаче, другие — все беднее. Конечно, надо что-то делать, и это «что-то» будет сделано. Только вот когда, не слишком ли долго придется ждать этого будущего?..
Может, в будущем я попробую поступить в какое-нибудь техническое училище или на курсы... Похоже, во время военной службы можно приобрести разные специальности. Быть настоящим специалистом на заводе, и чтобы на тебя все смотрели с уважением — вот этого я бы для себя хотел. Вот тогда можно любому резать правду в глаза. Я знаю таких парней, тоже подмастерьев, но возрастом постарше. На них смотришь и видишь, что они стоят тех, что катаются в «ягуарах» (марка одного из дорогих автомобилей. — Ред.). Заметь себе, что мы-то знаем, как работают «ягуары». Правда, сами мы их не покупаем, зато мотор... мотор — это мы.
— Ты не находишь ненормальным такое положение, когда ты своими руками собираешь такие машины, как «ягуар», и влюблен в эти машины, а они не для тебя, и у тебя нет ни единого шанса купить одну из них?
— Я упомянул «ягуара» потому, что здесь, на юге, это чаще видишь на дорогах, чем, скажем, на севере. Но вообще-то правда: я люблю ходить в автомобильные салоны, и мне очень хотелось бы увидеть на выставке машины, которые сработаны моими руками. Само собой, пока что эти машины не про нас. «Ягуара» мне никогда не видать как своих ушей, знаю.
— Ты за равенство?..
— Да, я за равенство между людьми. А как же? Потому я и в профсоюзе. Я не могу спокойно смотреть, как одни не могут свести концы с концами. а другие разъезжают в шикарных авто: как одни и хотели бы. да никогда не смогут учиться, а другие, барчуки, воротят носы от школы и учатся только потому, что папа с мамой их заставляют и платят за учение. Одно могу сказать, и на том я стою: уверен на все сто, что в один прекрасный день мы добьемся всего, за что выступаем. Мы не зря митингуем по два-три часа после работы или теряем рабочие дни ради забастовок. Победа не придет сразу, знаю. Я не верю в чудеса. Но передо мной пример отца и его родителей. Они были упорны, и они создали Народный фронт. Представляешь, что это такое — добиться оплачиваемых отпусков? И других льгот для рабочих? Ну, правда, потом были годы отступления. Была война. А после войны был опять шаг вперед. Потом снова отступление. Это при Старике (имеется в виду де Голль —Ред.). Признаться, при Старике не все было плохо — взять его решение колониального вопроса или его сближение с русскими. Но что касается рабочих — дело другое. Сейчас тоже: мы в обороне. Но долго так не будет, уверен.
* В 1935 году по инициативе Французской коммунистической партии был создан Народный фронт, в который вошли коммунисты и другие левые антифашистские силы. В 1936 году Народный фронт, выступавший за сотрудничество с СССР, одержал решительную победу на выборах; пришедшее к власти правительство выполнило ряд требований масс: повышение зарплаты, введение оплачиваемых отпусков и т. д. — Ред.
Перевел с французского Б. СЕНЬКИН