Указывалось, что в целом и облик рабочих послевоенных десятилетий, и материальные условия их существования, да и их поведение значительно отличались от того, что было характерным для рабочих в начале века или даже в довоенные годы. Однако, подчеркивая это обстоятельство, буржуазные авторы оставляли в тени тот факт, что изменения в образе жизни, происходившие в послевоенные десятилетия, далеко не в равной мере коснулись всех слоев и всех национальных отрядов рабочего класса. Рядом с рабочими, получавшими определенные выгоды от благоприятной экономической конъюнктуры, складывавшейся в некоторых странах, рядом с более квалифицированными и лучше оплачиваемыми категориями индустриального пролетариата, занятого в технически передовых отраслях промышленности, существовали огромные массы трудящихся, продолжавшие испытывать острую нужду.
Умалчивалось и то, что некоторое улучшение экономического положения пролетариата, разумеется, не было подарком власть имущих. И рост материального благосостояния, и известный прогресс системы социального обеспечения были достигнуты рабочим классом в упорной борьбе. С другой стороны, немалую роль сыграла и политика правящего класса, совершенно осознанно выдвинувшего лозунг «общества потребления», видя в нем одно из важнейших средств «стабилизации системы». Опираясь на достижения начавшейся научно-технической революции, буржуазия фактически стремилась к коренной перестройке сознания трудящихся, к воспитанию такого типа человека, для которого обладание набором материальных благ, доступных среднему массовому потребителю, стало бы главным мотивом поведения, подавляющим всякий социальный протест и общественную активность.
Нужно сказать, что у незначительной части рабочих буржуазная политика и пропаганда сумели породить некий «социальный оптимизм», ориентацию на материальный прогресс в рамках существующего общественного устройства. Однако степень реального воздействия изменений в укладе жизни современного рабочего на его сознание была неодинакова и в разных странах капиталистического мира, да и среди разных слоев трудящихся. Во многом это зависело от конкретных исторических условий идеологического и политического развития каждого отряда рабочего класса, от особенностей рабочего движения, сложившихся в ходе всей его предшествующей истории. Наиболее широкое распространение потребительская психология получила в США, где влияние буржуазной идеологии на трудящихся всегда было особенно настойчивым. В таких же странах, как Франция, Италия, где рабочий класс стоял во главе массовой демократической борьбы, где коммунистические партии занимали ведущее положение а рабочем движении, воздействие социальной тактики капитализма на сознание трудящихся оказалось несравненно более ограниченным. Широким слоям рабочих опыт классовой борьбы, революционные и социалистические традиции обеспечили «иммунитет» против насаждаемых буржуазной пропагандой идеалов «общества потребления».
Важно и другое обстоятельство. Чем дальше в прошлое уходили годы материальных лишений, тем яснее становилась рабочим относительность происходящих улучшений их жизни, тем острее они чувствовали, что цена этих улучшений — работа на износ, тем отчетливее вырисовывалась для них та истина, что и в новых условиях возросшего потребительского стандарта они по-прежнему остаются объектом социального угнетения.
— Разве мы перестали быть кули, если имеем телевизор? — эти слова западногерманского рабочего-металлурга, записанные в середине 60-х годов исследовательницей М. Видеман, были одним из свидетельств сохраняющегося в сознании трудящихся глубокого недовольства своей судьбой, показывали надуманность социологических теорий об «обуржуазивании» рабочей массы и ее «примирении» с капиталистической системой. Реальность классовых отношений 60-х годов все убедительнее доказывала, что образ «интегрированного в систему» рабочего не соответствует действительности и что особенности его общественного сознания и психологии значительно сложнее той упрощенной, «одномерной» картины, которая рисовалась буржуазными учеными.
Даже в США большинство рабочих понимало, что корпорации и вообще бизнес их эксплуатируют, что главная цель бизнеса — прибыль, что именно бизнес развязывает войны, подкупает судей и конгрессменов, навязывает правительству свой диктат. Такие взгляды широко распространены не только среди менее обеспеченной части американских рабочих, их разделяют и многие высококвалифицированные рабочие, которых обычно принято относить к числу «рабочей аристократии». «Если администрация хочет получить какую-то выгоду за наш счет, — говорил в конце 60-х годов американский рабочий-инструментальщик, — она так и делает!» Другой «привилегированный» рабочий, столяр-краснодеревщик, говорил о хозяевах предприятия: «Когда они нуждаются в нас, они хорошие. Но когда мы им не нужны, они посылают нас к черту».
Исследования последнего десятилетия обнаружили в сознании рабочего класса на Западе такие черты, которые уже никоим образом не вписываются в рамки прежних буржуазных концепций, авторы которых видели скорее желаемое, чем действительное. Публикуемые сегодня «Ровесником» интервью с рабочими являются лишь одним из примеров, иллюстрирующих рост социальной неудовлетворенности современных рабочих, ощущение своей «второсортности», чувство отчужденности от социальных и политических институтов буржуазного общества, стремление бороться за свои права. И дело здесь, очевидно, не только в том, что рабочее сознание — явление само по себе весьма устойчивое в основных чертах. Гораздо важнее, что положение рабочего класса в капиталистическом обществе, несмотря на определенные изменения, постоянно укрепляет особенности этого сознания. Опыт повседневно убеждает рабочих в коренной противоположности их интересов интересам капиталистических собственников, в необходимости организованной борьбы за лучший жизненный уровень и условия труда.
Американский журнал «Тайм» в 1970 году признавал, что «общество изобилия и растущий уровень жизни являются горькой иллюзией для большинства работников физического труда». Словно иллюстрацией этого вывода звучат записанные в начале 70-х годов журналистом Стадсом Теркелом слова пожилого рабочего-сталелитейщика в Чикаго: «Я собираюсь уходить на пенсию. Но дом, в котором я живу, еще не оплачен. Машина тоже. У меня нет ничего, что я мог бы показать после сорока лет работы».
В то же время недовольство рабочего класса экономическим положением является сегодня лишь одним из источников социального протеста трудящихся. Условия существования рабочих в современном капиталистическом мире вызывают, говоря языком политэкономии, «расширенное воспроизводство» мотивов протеста.
Неприятие многими рабочими современных форм капиталистической эксплуатации порождается качественным изменением запросов и требований, что в значительной степени является следствием возросшего образовательного уровня. Сегодня изменился не только уклад жизни рабочих, но и, если можно так сказать, интеллектуальный облик. В Италии, например, доля рабочих с законченным средним образованием увеличилась с 18,7 процента в 1961 году до 28,5 процента в 1970 году. В Японии удельный вес рабочих-производственников, имеющих незаконченное среднее и среднее образование (в объеме 10—12 классов), увеличился с 15,3 процента в 1950 году до 34,9 процента в 1971 году.
В США за последние 30 лет (по данным 1972 года) доля рабочих, имеющих полное среднее образование, более чем удвоилась и составила 69 процентов. Особенно велика доля лиц с полным средним образованием среди молодого поколения. Свыше 79 процентов американских рабочих в возрасте от 18 до 34 лет имеют диплом об окончании средней школы.
Молодежь всегда связывает с образованием надежды на лучшее будущее. Но в условиях современной капиталистической действительности молодое поколение все чаще с горечью сознает, что образование не открывает доступ к более интересной и сложной работе. Разрыв между уровнем образования и характером труда становится все более вопиющим.
По словам американского социолога Э. Левисона, на современном автоматизированном предприятии прежде всего поражает высокая концентрация молодых рабочих на «тупой, неквалифицированной работе», требующей бессознательного подчинения скорости к ритму конвейера, лишенной даже отдаленного напоминания о мастерстве или творчестве, не дающей ощущения причастности к созданию чего-либо законченного и цельного. Это утверждение принадлежит человеку, который сам работал на современных промышленных предприятиях США. «Мне потребовалось, — вспоминает Э. Левисон свою работу на одном из предприятий консервной промышленности, — около пятнадцати минут, чтобы научиться выполнять свою операцию на заводе, выпускающем консервную тару. Я был поставлен между двумя машинами. Та, что стояла позади, разрезала длинные листы алюминия на прямоугольники размером с книгу карманного формата и укладывала пачки этих заготовок в восемь небольших желобов. Машина, стоявшая передо мной, автоматически сворачивала их в цилиндры и пропускала через устройство, скреплявшее один край с другим. Моя работа заключалась в том, чтобы вынимать каждую пачку алюминиевых прямоугольников из желобов, в которых они накапливались позади меня, подравнивать, словно колоду карт, и класть в желоб, находившийся передо мной, откуда они автоматически поступали в машину».
Ситуация, описанная Э. Левисоном, отнюдь не исключительна. Такую же бессодержательную и однообразную работу выполняют рабочие на многих других промышленных предприятиях. Среди нескольких сот рабочих, обследованных социологами Г. Шеппардом и Н. Герриком в штатах Пенсильвания и Мичиган, свыше 60 процентов считали свою работу слишком простой и были убеждены, что любой может выполнить ее.
Безусловно, пока еще ни одно общество не способно предоставить своим членам в равной мере интересный, содержательный труд. Но для широких масс современных рабочих на капиталистических предприятиях труд не просто безынтересен и монотонен, их угнетает и атмосфера бездушия и деспотизма, которая царит там.
«Когда вы попадаете на завод, — говорит рабочий «Форда» в Чикаго, — вы оказываетесь словно в тюрьме».
«Вас здесь просто пересчитывают, как номера, — добавляет английский рабочий. — Обращаются, как с роботами. Вы можете оказаться в ужасном положении, но они вам не помогут».
«Однажды ночью, — рассказывает американский автомобилестроитель, — один парень в моей смене ударился головой о сварочный автомат. Он упал на колени, обливаясь кровью. Кровь просто хлестала из раны. Я остановил конвейер и бросился помочь ему. Но мастер тут же включил его вновь. Это первое, что они всегда делают. Они даже не вызвали медицинскую помощь. Раненый парень сам отправился в медчасть — она находилась в полумиле от рабочего места, — и ему наложили на голову пять швов. Мастер не сказал ни слова. Он просто включил конвейер. Для них мы ничто. Вот почему я ненавижу это место».
«На вас не обращают внимания, — говорит рабочий американского сталелитейного завода. — Вы здесь только номер. Совсем как заключенный. Когда вы докладываете о чем-то начальству, то говорите свой номер. Многие даже не знают вашего имени. Они знают вас по номерному знаку. Мой номер — 44-065. В главной конторе не знают даже, что за человек этот 44-065. Я скажу вам: я ничто. После сорока лет работы я только номер».Такие высказывания свидетельствуют о накапливающемся в сознании рабочих протесте против самой сути капиталистических общественных отношений, усиливающемся осознании антигуманной сущности капиталистического производства, где личность трудящегося приносится в жертву прибыли.
Новое, более образованное поколение рабочих страдает и от отсутствия возможностей продвижения и личного роста. Проводившиеся в начале 70-х годов в США обследования наемной рабочей силы одиннадцати основных отраслей промышленности показали, что у 63 процентов рабочих возможности продвижения или весьма умеренны, или практически отсутствуют.
О возмущении существующей системой профессионального обучения, практически лишающей надежд на какой-либо рост, свидетельствует публикуемая «Ровесником» история молодого западногерманского рабочего. «О, у них есть великая программа профессиональной подготовки, — горько иронизирует рабочий одного из английских предприятий. — Великая программа. Не могу вспомнить, на какое время она рассчитана: дня на два, я думаю. Правда, я не уверен». Уже упоминавшиеся социологи Г. Шеппард и Н. Геррик выяснили, что почти треть из опрошенных ими рабочих, несмотря на свое относительно благополучное материальное положение, испытывает глубокое разочарование и недовольство от бесперспективности своей судьбы. Молодая английская журналистка Полли Тойнби, написавшая на основе богатых личных наблюдений книгу о рабочих ряда предприятий Англии, свидетельствует: «Большинство рабочих, с которыми я разговаривала, в большей или меньшей степени понимают, что общество безразлично к ним, что все «хорошие» и «стоящие» вещи, о которых они слышали в школе, в действительности предназначены не для таких, как они».
Неудовлетворенность трудом, социальная угнетенность в производственной жизни по-разному воздействуют на сознание. У некоторых возникает безразличие к трудовой деятельности, формируется чисто утилитарный подход к ней. Такие рабочие воспринимают свой труд как неизбежное зло, с которым приходится мириться, поскольку он дает материальную возможность находить удовлетворение в других сферах. «Многие молодые рабочие, — пишет американский исследователь Ст. Аронович, — то ли на фабрике, то ли где-либо еще берут зарплату и уходят. Идея заключается в том, чтобы как можно меньше сосредоточиваться на работе и пытаться жить как можно более полной жизнью в свободные от нее часы». У некоторых рабочих ощущение принадлежности к социальной группе, лишенной возможности «социального прогресса», может порождать чувство обреченности, пессимизма, безысходности. «Я просто приспособился к этому, — говорит английский рабочий. — Я думаю, можно приспособиться ко всему. Все зависит от обстоятельств. Я женат и должен платить за дом по закладной. Такие вещи влияют на ваше отношение к работе. Я просто закрываю глаза и терплю. Я думаю о детях и о следующей премии, которую должен получить. Так и все остальные. Эта работа ужасна, но ее нужно выполнять. Что можешь поделать?..»
Однако в последнее время появляется все больше свидетельств изменения этого типа жизненной ориентации. Среди рабочих, и особенно молодых, усиливается ориентация на иные ценности. Требования все чаще выходят за рамки материальных аспектов занятости. Для все более широких категорий современных рабочих становится характерным активное стремление к сложной, творческой работе, которая предоставляла бы возможность для личного роста, обеспечивала бы определенную самостоятельность в самом производственном процессе и в организации труда. Результаты обследования участников забастовок на 120 предприятиях во Франции в период бурного мая 1968 года свидетельствуют, что одним из основных мотивов протеста было возмущение ролью «инструментов в руках административной иерархии», недовольство «бюрократическим и технократическим характером принятия решений». В США общенациональное обследование обнаружило, что «хорошая оплата» находится на последнем месте среди пяти признаков работы, оцененных рабочими как наиболее важные. На первом же плане оказались условия труда и его содержание. Аналогичные данные были выявлены в 1974 году и в ходе опроса, проведенного в Западной Германии.
Говоря о новых настроениях рабочих, ярко проявившихся во время недавней забастовки на американском автомобильном заводе в Лордстауне, руководитель местного отделения профсоюза Г. Бриннер отметил: «Среди новой массы рабочих многие лучше образованы и менее уступчивы, чем их родители. Для них деньги не являются достаточной компенсацией за жизнь, отдаваемую конвейеру. Парни хотят чувствовать, что они приносят подлинную пользу. Они не хотят чувствовать себя частью машины».
Отчужденность рабочих в процессе производства служит нередко важной предпосылкой радикализации их политических взглядов и настроений. И эта возможность перерастания недовольства рабочих своей производственной жизнью в недовольство социальной системой в целом вызывает серьезную тревогу правящих кругов. Говоря о настроениях трудящихся США, профессор Калифорнийского университета Джон Легетт предупреждает: «Мы можем теперь отвергнуть стереотипное представление об американских рабочих как об однородной массе, неспособной развить свое классовое сознание... Многие рабочие настроены воинственно, и их классовые взгляды предопределяют их политические позиции».
Его опасения вполне обоснованны. Все более важное место в социальном протесте начинают занимать коллективные, организованные формы борьбы. В этом отношении особое значение имела, например, уже упомянутая забастовка молодых рабочих автомобильного завода «Дженерал моторе» в Лордстауне. Во время этой забастовки (по существу, первое массовое исключительно активное выступление молодого поколения американских рабочих— средний возраст участников, почти 10 тысяч человек, 24 года), по сути дела, впервые в истории рабочего движения в США были предприняты организованные и весьма энергичные действия, направленные не на защиту материальных интересов, а против существующих потогонных условий труда. Эта забастовка, получившая особый резонанс не только в США, но и во всех капиталистических странах, была расценена прогрессивными исследователями как предвестница серьезных сдвигов в рабочем движении. Американская писательница Б. Гарсон, опубликовавшая большой репортаж о лордстаунской забастовке, приводит следующее характерное высказывание ее участника о хозяевах «Дженерал моторе»: «Все, о чем они заботятся, — это деньги. Не рабочие и не машины. Только эти проклятые деньги». Другой рабочий, с которым беседовала писательница, еще более краток в оценке хозяев и компании. «Капиталистические свиньи»,— бросает он в адрес «Дженерал моторе». Э. Левисон высказал убеждение, что значение лордстаунских событий можно сравнить по своей важности для молодых рабочих с тем, что значило движение за свободу слова в Беркли (Калифорнийский университет) для студенческого протеста, — «это был первый случай, когда индивидуальное недовольство приняло политический характер».
Правда, сегодня в условиях экономического кризиса, сопровождающегося сокращением производства, массовыми увольнениями, ухудшением экономического положения рабочих, трудящимся нелегко отстаивать свои требования. Однако при этом сама неудовлетворенность содержанием и условиями труда не исчезает. Драматизм состояния широких категорий трудящихся в период нынешнего экономического кризиса в том, что усиление недовольства работой сочетается с резко обострившимся страхом потери даже этой работы. Экономический кризис последних лет с особой остротой заставляет рабочего почувствовать социальную ущемленность на капиталистическом рынке труда, вынуждающую его держаться за ту работу, которая нередко ненавистна ему. Поэтому в сознании все большей части рабочего класса укрепляется ощущение взаимосвязанности всех сторон его положения — и неудовлетворительного жизненного уровня, и социальной угнетенности на капиталистическом предприятии. Именно остротой этих ощущений можно, очевидно, объяснить тот факт, что сегодня, несмотря на экономический спад и увеличение резервной армии труда, уровень забастовочной борьбы не только не уменьшился, как это бывало в периоды прошлых экономических кризисов, а, наоборот, возрос. Рабочие середины 70-х годов готовы оказать ожесточенное сопротивление стремлению монополий переложить на их плечи тяготы экономических неурядиц. В сознании трудящихся усиливается понимание необходимости единства и организованности в борьбе с капиталом, чувство собственной силы.
Реальность борьбы трудящихся капиталистических стран за свои интересы, реальность политического поведения их широких слоев (в начале 70-х годов за компартии голосовало, например, 37 процентов французских рабочих, 40 процентов рабочих в Италии) служит убедительным свидетельством беспочвенности надежд буржуазных теоретиков на «прокапитали-стическую» перестройку мировоззрения рабочего класса.
Г. ВАЙНШТЕЙН, кандидат исторических наук,
научный сотрудник Института мировой
экономики и международных отношений АН СССР