Он так и сказал: «Если вы поете не дома, а хотя бы перед десятком людей в кабаре — вы повязаны. Рубикон перейден. Вы ответственны. Вот и все».
Максим Ле Форестье говорил тихо, смеялся тихо, да и пел негромко. На концерте его в Театре эстрады я вспоминал трибуна Бреля, «мсье 100 000 вольт» Жильбера Беко, без устали громоздившего свои песни одну на другую, страстного Азнавура, присевшего на корточки у рампы и проговаривавшего свое послание «единственной» зрительнице из первого ряда.
Здесь было все иначе. Казалось, ничего заранее придуманного не было в выходе Ле Форестье. Его ансамбль в «московском варианте» состоял из четырех человек, включая самого Максима и певицу Женевьев Парис, великолепную гитаристку. И этот ансамбль не старался «разогреть» публику, не подхватывал после песни рефрен, чтобы пригласить зал к аплодисментам. Ничего подобного не было.
Несколько вразрез с пышным объявлением диктора — «Поет Максим Ле Форестье!» — спокойно вышел тот, о ком возвестили, аккомпаниаторы — контрабасист Патрис Каратини, гитарист Ален Ледуарэн и скромно, в ряд вставшая к ним Женевьев Парис.
Из ритуала вечера было убрано все, что может помешать песне. Максим Ле Форестье положил на металлический пюпитр тетрадку и сказал по-русски мягко, с акцентом: «А теперь наберитесь терпения, я буду говорить по-русски, хотя школа уже далеко и я был плохим учеником...»
В тот вечер в Театре эстрады звучала хорошая музыка и тонкая, умная поэзия. И еще это был вечер, посвященный Франции. Ле Форестье поет о том, что сейчас, сегодня, сию минуту «держит» за сердце юных француженок и французов. Его поэзия похожа на спокойный умный разговор, мягкий совет, иногда усмешку без сарказма. Как будто пятеро молодых людей сидят за столиком кафе и тихо беседуют. Замените пятого из них собирательным именем «публика», и перед вами встреча Ле Форестье и его музыкантов с тысячным или четырехтысячным — смотря по обстоятельствам — залом.
Однажды ты приходишь в мир, Но мир не знает ничего об этом, Не чувствует себя задетым И не зовет тебя на пир.
Вот этот мотив «прихода в мир» разработан Ле Форестье чрезвычайно широко. У него есть автобиографическая песня «В феврале этого года», где он рассказывает, что происходило на свете, когда он «пришел в мир»:
Он поет о девочке-кукле, которую посетила любовь; о маленьком роботе с двумя проводочками, протянутыми к голове. Два провода к голове, и он выучит правильно все, что надо знать. Нос его привыкнет к запаху бензина, а уши — к городскому шуму. Его принцип жизни будет очень прост: никому не доверять, особенно иностранцам. Друзей у него не будет, и ему не придется оплакивать их смерть. Одним словом, он будет счастлив. Что же делать? «Я советую роботу, — говорит Ле Форестье, — соедини эти два проводка. И тогда либо все взорвется, либо ты станешь поэтом».
Вот этот мотив «прихода в мир» разработан Ле Форестье чрезвычайно широко. У него есть автобиографическая песня «В феврале этого года», где он рассказывает, что происходило на свете, когда он «пришел в мир»:
Жизнь началась в феврале,
К году атомной бомбы прибавьте четыре
И получите время Рожденья моего.
И тогда был Вьетнам,
И тогда кто-то падал в холодную Сену С Нового моста.
Дни шли цепочкой в том самом моем феврале, Шли медленно,
И до рожденья гитары моей, казалось, им не дойти.
Он поет о девочке-кукле, которую посетила любовь; о маленьком роботе с двумя проводочками, протянутыми к голове. Два провода к голове, и он выучит правильно все, что надо знать. Нос его привыкнет к запаху бензина, а уши — к городскому шуму. Его принцип жизни будет очень прост: никому не доверять, особенно иностранцам. Друзей у него не будет, и ему не придется оплакивать их смерть. Одним словом, он будет счастлив. Что же делать? «Я советую роботу, — говорит Ле Форестье, — соедини эти два проводка. И тогда либо все взорвется, либо ты станешь поэтом».
Воспитание, формирование поэта — это прежде всего воспитание чувств, формирование собственного обостренного восприятия мира. Именно об этом зашел у меня разговор во время первого интервью с Ле Форестье, но не с Максимом, а с Лили, его матерью, кинорежиссером, сопровождавшей сына во время гастролей в СССР.
«Я не хотела навязывать ему свои взгляды, решать за него его судьбу, — вспоминает Лили Ле Форестье. — Я старалась угадать, что для него главное, и помочь сделать выбор. Но выяснилось, что музыка в нашей семье пользуется абсолютным приоритетом. Максим — младший из трех моих детей. У него две сестры. Все трое еще в детстве начали заниматься музыкой и все стали музыкантами. Анна сейчас преподает в консерватории. Катрин — эстрадная певица, одно время она выступала вместе с Максимом. Как складывалась эстрадная биография сына? В общем традиционно. Сначала, как у нас говорят, он «ходил с протянутой рукой» — пел в кабаре. А потом пластинки, гастроли в Бельгии, Швейцарии, самой Франции сделали свое дело. Его карьера уже получила своеобразную оценку: три недели он держал четырехтысячную публику в концертном зале, что у заставы Майо, в Париже...»
От маленьких кабаре — двадцатиметрового «Шлюза» или крошечного зала «У лестницы Иакова» — до дворца конгрессов у заставы Майо путь длинный, его способны пройти лишь самые одаренные, с сильной волей, упорные до упрямства. Я помню, как в зале Майо выступала труппа знаменитого хореографа Мориса Бежара. Он вытянул в цепочку примерно пятьдесят танцовщиков, чтобы занять все пространство сцены. Но певец не может предложить публике никого, кроме самого себя. Широкая сцена вообще плохо, как говорит Жак Брель, «глаза разбегаются». И задача сконцентрировать на себе внимание четырех тысяч человек — задача трудная. В чем же секрет успеха Максима Ле Форестье? Может быть, в том, что он хорошо знает, чем живут эти четыре тысячи человек, знает их беды и радости, надежды и тревоги.
Он выходит к рампе и говорит: «В Париже есть сад, куда приходят студенты трех институтов, — Люксембургский сад. Студенты здесь спорят, беседуют и иногда говорят не то, что нравится властям. И вот в один прекрасный день сад было решено закрыть. Но ведь сад предназначен для прогулок — здесь отдыхают старики, мамы приводят детей... И объявление было вывешено такое: «Вход запрещен лицам в возраст от 14 до 40 лет».
Аудитория взрывается аплодисментами, потом сразу тишина, все ждут начала песни «От 14 до 40». И Максим спокойно начинает: «Нужно было рано встать, чтоб сорвать цветок; вслед за птицами я побежал и лужайку отыскал, но за решеткою». Пока — мирное начало песни. «Воровать я не умею, и я — не альпинист, осталось — через прутья поглядеть на лист...» Первый взрыв хохота... «Им мало Ларзака, нужна в Париже драка...» После этих слов — в зале овация...
Ларзак — военный лагерь в Дордони, близ которого была жестоко подавлена манифестация крестьян. И Максим один за другим бросает в зал короткие фразы: «Им мало Дьен Бьен-фу», «Им мало переворота 13 мая» (путч генералов в Алжире в 1958 году), и каждый такой припев бурно встречается аудиторией.
Максим Ле Форестье: «Это был скандал. Запрещение продержалось неделю. Но эхо тех событий звучит и сейчас в моей песне. Надо сказать, что такие темы интернациональны. Например, моего «Парашютиста» включила в свой репертуар Джоан Баэз. Американцам вполне понятен образ солдата, опозорившего себя в колониальной войне и по возвращении на родину поступившего в полицию. Он ничему не научился в жизни, кроме умения убивать и подавлять... Я тоже пою американские песни, и прежде всего Боба Дилана, который, на мой взгляд, сумел, как никто другой, отразить в песне душу своего поколения. Он поет о том, что чувствуют молодые американцы, столкнувшись с жестокой реальностью жизни, попав в полосу «тяжелого дождя». (Одна из наиболее известных песен Дилана так и называется «Тяжелый дождь».) И мы, французы, воспринимаем песни Дилана так, как будто они обращены непосредственно к нам. Конечно, не только из Америки приходят песни. Я с радостью включил в свой концерт песню одного из крупных поэтов современной песни — Булата Окуджавы. Вместе со мной эту песню «А как первая любовь...» поет Женевьев Парис. Выступления в Москве — первый значительный успех этой молодой артистки, у которой, по-моему, большое будущее».
Ле Форестье перенимает лучшее из песенного творчества других стран. В последних его концертах появились более ритмизированные мелодии — явное влияние Дилана и Баэз. Но все же прежде всего творчество Ле Форестье опирается на традиции французских певцов. Первым и главным своим учителем он считает Жоржа Брассенса. В школьную пору чтение даже лучших стихов французских классиков — Гюго, Верлена — не оставляло заметных следов. Его поэтическое воображение проснулось именно тогда, когда он услышал песни Брассенса. Максиму было 14 лет. В отличие от многих своих собратьев по профессии он считает, что нельзя в песне отдавать первенство поэзии. Или музыке. В песне поэзия уже не совсем поэзия и музыка не совсем музыка. Это неразделимый, органичный сплав слова и мелодии. И в этом своем особенном качестве песня способна подсказывать людям истину.
Наш московский разговор о песне с Максимом Ле Форестье продолжался утром после концерта, когда Максим с увлечением играл сам с собой в своеобразное домино — составление слов из костяшек-букв. «Неплохая гимнастика для поэта, — заметил он. — Мы говорили с вами о песне как элементе жизни у нас в стране?»
— Социальном элементе.
— Разумеется, — Максим переставил еще одну букву в костяном кроссворде и продолжал: — Видите ли, песня отчасти стала для нас как воздух. Ее слышно на улице, в магазине, дома, в театре, в машине — это звучащий воздух, которым все мы дышим. И возможно, воздействие, которое песня оказывала и оказывает, состоит не только в этом. Но и в том, что она, говоря словами Экзюпери, «приручает» тысячи людей. Все становятся музыкантами. Любитель классики, постигая Моцарта или Бетховена, все же более стеснен в средствах воспроизведения (я имею в виду не грамзапись, а игру на рояле, скрипке), нежели наши слушатели, которые не только повторяют написанное нами, но и, объединяясь в маленькие, самые скромные ансамбли, получают возможность создавать свою музыку, свои песни. Вот почему песня стала важнейшим элементом жизни, элементом социальным.
И все же подлинных вершин в песне достигают только самые беззаветные ее рыцари, музыканты и поэты, отдающие искусству все без остатка. К их числу относится и Ле Форестье. Он не знает, что такое свободное время, то есть время, свободное от напряженной творческой работы. Лишь раз в году он позволяет себе забросить гитару и, уложив ее в кузов автофургона, отправиться в путешествие за новыми впечатлениями, встречами: за материалом к новым песням. Совсем недавно он проехал тысячи километров по дорогам США, куда его пригласили друзья — Джоан Баэз и Боб Дилан.
Теперь он может позволить себе такие путешествия, успех принес ему не только славу, но и деньги. Кстати, это немало тоевожит Максима. «Живя в обществе, которое ты осуждаешь, опасно принимать от него дары. Так можно продать душу. Единственное спасение — оставаться честным до конца перед собой и своими принципами», — говорит Максим.
Песни Ле Форестье безошибочно избирают самые острые темы. Так было всегда, с первых его шагов на эстраду. Либо счастье, либо несчастье. Либо мир, либо война. За справедливость, считает Ле Форестье, нужно драться до конца, причем на бой следует идти спокойно, без лишнего шума и суеты, со знанием дела. Все его песни пронизаны чувством ответственности, ощущением точной позиции.
«Любой певец выбирает позицию. Даже известная Шейла, — говорит Максим, — она поет, положим, о том, что она — дочь «среднего француза», и о том, что она счастлива. Шейла помогает усыплять людей: «Мы обыкновенные французы, нам так хорошо в маленькой квартирке, с маленьким холодильником, маленьким автомобилем. Только оставьте нас в покое». И маленькая Шейла делает немалую работу для властей. У нее есть позиция. Ну а я пою о том, что мир должен быть изменен. У меня тоже позиция — другая».
Слушаешь Максима, и невольно на память приходят слова его любимого писателя: «чтобы быть, нужно сначала принять на себя ответственность... если я принимаю всю ответственность на себя, я тем самым отстаиваю свои человеческие возможности». Так писал Антуан де Сент-Экзюпери. И веру в человека, в его возможности стремится утвердить своей песней поэт и музыкант Ле Форестье.
Максиму еще нет 30, но у него уже есть ученики. Он чувствует талант в неопытном, часто неумелом исполнителе и помогает ему окрепнуть, стать на ноги. Приглашает юных певцов и поэтов для участия в своих концертах и гастролях, как это было с Женевьев Парис. Так же достойно и благодарно он относится к памяти своих предшественников в искусстве. Недавно Ле Форестье пришлось защищать память Эдит Пиаф.
Максим Ле Форестье: «Я написал музыку к песне Сержа Лама «Эдит». Мало о ком распространялось столько посмертных сплетен, как о Пиаф. Вышли в свет целые фолианты о частной жизни великой нашей актрисы и певицы. Ее творческое лицо, ее несравненная музыкальность, интуиция, ее артистическая личность оказались почти скрытыми за потоком сплетен. Эти вороны хотят потушить хотя бы несколько сверкающих огоньков в короне Эдит Пиаф. Мы хотели защитить ее и сделали, что смогли, — написали песню о ней».
«Да, он всегда и до конца делает то, что может» — эту фразу я услышал за кулисами московского Театра эстрады от одной из французских почитательниц Максима, которая воспользовалась туристской поездкой в СССР, чтобы послушать своего друга за три тысячи километров от Парижа. Говорит известнейшая французская киноактриса Катрин Денев:
— Да, он всегда делает все, что может. В его руках — я никогда не забываю, что Максим превосходный гитарист, — песня — оружие. Когда я вижу, как «команда Ле Форестье» куда-то собирается, тащит в машину инструменты, мне кажется, что я присутствую при начале большого песенного похода, великого шествия. Я очень верю в Максима потому, что его стихи, его музыка умны, интеллектуальны в лучшем смысле этого слова. Он выходит на сцену для того, чтобы песней продолжить наш обычный разговор о делах насущных. И мне нравится после встречи с ним смешаться с публикой и уловить «продолжение разговора».
«Я не хотела навязывать ему свои взгляды, решать за него его судьбу, — вспоминает Лили Ле Форестье. — Я старалась угадать, что для него главное, и помочь сделать выбор. Но выяснилось, что музыка в нашей семье пользуется абсолютным приоритетом. Максим — младший из трех моих детей. У него две сестры. Все трое еще в детстве начали заниматься музыкой и все стали музыкантами. Анна сейчас преподает в консерватории. Катрин — эстрадная певица, одно время она выступала вместе с Максимом. Как складывалась эстрадная биография сына? В общем традиционно. Сначала, как у нас говорят, он «ходил с протянутой рукой» — пел в кабаре. А потом пластинки, гастроли в Бельгии, Швейцарии, самой Франции сделали свое дело. Его карьера уже получила своеобразную оценку: три недели он держал четырехтысячную публику в концертном зале, что у заставы Майо, в Париже...»
От маленьких кабаре — двадцатиметрового «Шлюза» или крошечного зала «У лестницы Иакова» — до дворца конгрессов у заставы Майо путь длинный, его способны пройти лишь самые одаренные, с сильной волей, упорные до упрямства. Я помню, как в зале Майо выступала труппа знаменитого хореографа Мориса Бежара. Он вытянул в цепочку примерно пятьдесят танцовщиков, чтобы занять все пространство сцены. Но певец не может предложить публике никого, кроме самого себя. Широкая сцена вообще плохо, как говорит Жак Брель, «глаза разбегаются». И задача сконцентрировать на себе внимание четырех тысяч человек — задача трудная. В чем же секрет успеха Максима Ле Форестье? Может быть, в том, что он хорошо знает, чем живут эти четыре тысячи человек, знает их беды и радости, надежды и тревоги.
Он выходит к рампе и говорит: «В Париже есть сад, куда приходят студенты трех институтов, — Люксембургский сад. Студенты здесь спорят, беседуют и иногда говорят не то, что нравится властям. И вот в один прекрасный день сад было решено закрыть. Но ведь сад предназначен для прогулок — здесь отдыхают старики, мамы приводят детей... И объявление было вывешено такое: «Вход запрещен лицам в возраст от 14 до 40 лет».
Аудитория взрывается аплодисментами, потом сразу тишина, все ждут начала песни «От 14 до 40». И Максим спокойно начинает: «Нужно было рано встать, чтоб сорвать цветок; вслед за птицами я побежал и лужайку отыскал, но за решеткою». Пока — мирное начало песни. «Воровать я не умею, и я — не альпинист, осталось — через прутья поглядеть на лист...» Первый взрыв хохота... «Им мало Ларзака, нужна в Париже драка...» После этих слов — в зале овация...
Ларзак — военный лагерь в Дордони, близ которого была жестоко подавлена манифестация крестьян. И Максим один за другим бросает в зал короткие фразы: «Им мало Дьен Бьен-фу», «Им мало переворота 13 мая» (путч генералов в Алжире в 1958 году), и каждый такой припев бурно встречается аудиторией.
Максим Ле Форестье: «Это был скандал. Запрещение продержалось неделю. Но эхо тех событий звучит и сейчас в моей песне. Надо сказать, что такие темы интернациональны. Например, моего «Парашютиста» включила в свой репертуар Джоан Баэз. Американцам вполне понятен образ солдата, опозорившего себя в колониальной войне и по возвращении на родину поступившего в полицию. Он ничему не научился в жизни, кроме умения убивать и подавлять... Я тоже пою американские песни, и прежде всего Боба Дилана, который, на мой взгляд, сумел, как никто другой, отразить в песне душу своего поколения. Он поет о том, что чувствуют молодые американцы, столкнувшись с жестокой реальностью жизни, попав в полосу «тяжелого дождя». (Одна из наиболее известных песен Дилана так и называется «Тяжелый дождь».) И мы, французы, воспринимаем песни Дилана так, как будто они обращены непосредственно к нам. Конечно, не только из Америки приходят песни. Я с радостью включил в свой концерт песню одного из крупных поэтов современной песни — Булата Окуджавы. Вместе со мной эту песню «А как первая любовь...» поет Женевьев Парис. Выступления в Москве — первый значительный успех этой молодой артистки, у которой, по-моему, большое будущее».
Ле Форестье перенимает лучшее из песенного творчества других стран. В последних его концертах появились более ритмизированные мелодии — явное влияние Дилана и Баэз. Но все же прежде всего творчество Ле Форестье опирается на традиции французских певцов. Первым и главным своим учителем он считает Жоржа Брассенса. В школьную пору чтение даже лучших стихов французских классиков — Гюго, Верлена — не оставляло заметных следов. Его поэтическое воображение проснулось именно тогда, когда он услышал песни Брассенса. Максиму было 14 лет. В отличие от многих своих собратьев по профессии он считает, что нельзя в песне отдавать первенство поэзии. Или музыке. В песне поэзия уже не совсем поэзия и музыка не совсем музыка. Это неразделимый, органичный сплав слова и мелодии. И в этом своем особенном качестве песня способна подсказывать людям истину.
Наш московский разговор о песне с Максимом Ле Форестье продолжался утром после концерта, когда Максим с увлечением играл сам с собой в своеобразное домино — составление слов из костяшек-букв. «Неплохая гимнастика для поэта, — заметил он. — Мы говорили с вами о песне как элементе жизни у нас в стране?»
— Социальном элементе.
— Разумеется, — Максим переставил еще одну букву в костяном кроссворде и продолжал: — Видите ли, песня отчасти стала для нас как воздух. Ее слышно на улице, в магазине, дома, в театре, в машине — это звучащий воздух, которым все мы дышим. И возможно, воздействие, которое песня оказывала и оказывает, состоит не только в этом. Но и в том, что она, говоря словами Экзюпери, «приручает» тысячи людей. Все становятся музыкантами. Любитель классики, постигая Моцарта или Бетховена, все же более стеснен в средствах воспроизведения (я имею в виду не грамзапись, а игру на рояле, скрипке), нежели наши слушатели, которые не только повторяют написанное нами, но и, объединяясь в маленькие, самые скромные ансамбли, получают возможность создавать свою музыку, свои песни. Вот почему песня стала важнейшим элементом жизни, элементом социальным.
И все же подлинных вершин в песне достигают только самые беззаветные ее рыцари, музыканты и поэты, отдающие искусству все без остатка. К их числу относится и Ле Форестье. Он не знает, что такое свободное время, то есть время, свободное от напряженной творческой работы. Лишь раз в году он позволяет себе забросить гитару и, уложив ее в кузов автофургона, отправиться в путешествие за новыми впечатлениями, встречами: за материалом к новым песням. Совсем недавно он проехал тысячи километров по дорогам США, куда его пригласили друзья — Джоан Баэз и Боб Дилан.
Теперь он может позволить себе такие путешествия, успех принес ему не только славу, но и деньги. Кстати, это немало тоевожит Максима. «Живя в обществе, которое ты осуждаешь, опасно принимать от него дары. Так можно продать душу. Единственное спасение — оставаться честным до конца перед собой и своими принципами», — говорит Максим.
Песни Ле Форестье безошибочно избирают самые острые темы. Так было всегда, с первых его шагов на эстраду. Либо счастье, либо несчастье. Либо мир, либо война. За справедливость, считает Ле Форестье, нужно драться до конца, причем на бой следует идти спокойно, без лишнего шума и суеты, со знанием дела. Все его песни пронизаны чувством ответственности, ощущением точной позиции.
«Любой певец выбирает позицию. Даже известная Шейла, — говорит Максим, — она поет, положим, о том, что она — дочь «среднего француза», и о том, что она счастлива. Шейла помогает усыплять людей: «Мы обыкновенные французы, нам так хорошо в маленькой квартирке, с маленьким холодильником, маленьким автомобилем. Только оставьте нас в покое». И маленькая Шейла делает немалую работу для властей. У нее есть позиция. Ну а я пою о том, что мир должен быть изменен. У меня тоже позиция — другая».
Слушаешь Максима, и невольно на память приходят слова его любимого писателя: «чтобы быть, нужно сначала принять на себя ответственность... если я принимаю всю ответственность на себя, я тем самым отстаиваю свои человеческие возможности». Так писал Антуан де Сент-Экзюпери. И веру в человека, в его возможности стремится утвердить своей песней поэт и музыкант Ле Форестье.
Максиму еще нет 30, но у него уже есть ученики. Он чувствует талант в неопытном, часто неумелом исполнителе и помогает ему окрепнуть, стать на ноги. Приглашает юных певцов и поэтов для участия в своих концертах и гастролях, как это было с Женевьев Парис. Так же достойно и благодарно он относится к памяти своих предшественников в искусстве. Недавно Ле Форестье пришлось защищать память Эдит Пиаф.
Максим Ле Форестье: «Я написал музыку к песне Сержа Лама «Эдит». Мало о ком распространялось столько посмертных сплетен, как о Пиаф. Вышли в свет целые фолианты о частной жизни великой нашей актрисы и певицы. Ее творческое лицо, ее несравненная музыкальность, интуиция, ее артистическая личность оказались почти скрытыми за потоком сплетен. Эти вороны хотят потушить хотя бы несколько сверкающих огоньков в короне Эдит Пиаф. Мы хотели защитить ее и сделали, что смогли, — написали песню о ней».
«Да, он всегда и до конца делает то, что может» — эту фразу я услышал за кулисами московского Театра эстрады от одной из французских почитательниц Максима, которая воспользовалась туристской поездкой в СССР, чтобы послушать своего друга за три тысячи километров от Парижа. Говорит известнейшая французская киноактриса Катрин Денев:
— Да, он всегда делает все, что может. В его руках — я никогда не забываю, что Максим превосходный гитарист, — песня — оружие. Когда я вижу, как «команда Ле Форестье» куда-то собирается, тащит в машину инструменты, мне кажется, что я присутствую при начале большого песенного похода, великого шествия. Я очень верю в Максима потому, что его стихи, его музыка умны, интеллектуальны в лучшем смысле этого слова. Он выходит на сцену для того, чтобы песней продолжить наш обычный разговор о делах насущных. И мне нравится после встречи с ним смешаться с публикой и уловить «продолжение разговора».